Завтра в России
Шрифт:
От того, что этот косноязычный старик опознал Стрижа и больше того – даже их мысли совпали, Стрижу стало еще неспособней в узком кресле. И он потянулся к иллюминатору, словно интересуясь посадкой. Наклонясь на левое крыло, самолет разворачивался для захода в аэропорту «Быково». Внизу, впереди, открылась Москва – огромный город с приметными шпилями высотных зданий, узкой змейкой Москвы-реки, блещущей под солнцем рябью Химкинского водохранилища и кружащими над всем этим пейзажем мухами военных вертолетов. Что ждет там Стрижа? Конечно, можно было избежать этой поездки – сказаться больным и даже лечь в больницу. Но если
– Слушай! – Сосед-инвалид положил ему на колено свою деревянную руку-культю, навалился плечом и зашептал: – Ты меня не боись, не дергайси! Я спросить хочу. Ты письмо вождям читал?
– Какое еще письмо? – грубо сказал Стриж, чтобы отшить старика.
– А вот такое. – Старик вдруг вытащил из кармана потертую тоненькую брошюрку. На ее черной обложке значилось: А.Солженицын, «ПИСЬМО ВОЖДЯМ».
Стриж пристально глянул старику в глаза – та-ак, начинается, подсунули провокатора, значит.
– Гляди, гляди! – Старик стал листать эту брошюру. – Гляди, чего этот Солженицын еще Брежневу-то предлагал! Гласность – раз, идеологию коммунизма китайцам уступить – два. А самим на частную собственность перестроиться, усю власть технарям отдать. Смотри: «Кто не хочет отечеству гласности, тот не хочет очистить его от болезней». Ты понял, кто такой Горячев? Агент Солженицына – вот кто! Из Америки засланный у нас капитализм устроить! – Старик с победным видом спрятал брошюру в карман, достал из него черную, с золотой каймой коробку папирос «Герцеговина флор», вытащил из коробки коротенькую папироску и побил ее картонным мундштуком по своей правой деревянной руке. В том, как не спеша он это проделал и как коробочку с золотыми буквами «Герцеговина флор» – любимые папиросы Сталина – он положил перед собой на откидной полочке, а затем прикурил и картинно выпустил изо рта облако дыма, – во всем был явный вызов, потому что самолет уже шел на посадку и над каждым креслом горело табло: «НЕ КУРИТЬ! ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ!»
Стюардесса-сучка тут же выскочила из-за занавески, крича:
– Прекратите курить! Прекратить!..
Но старик демонстративно затянулся и тут же закашлялся:
– Пошла ты!..
– Хулиган! Я тя в милицию сдам! – Стюардесса, стервенея, перегнулась через колени Стрижа, хотела вырвать у старика папиросу. – Жлоб!
Старик, защищаясь, поднял руку, а стюардесса сгоряча дернула его за эту руку, и вдруг… протез руки отделился от культи и оказался в руках стюардессы. Она испуганно замерла с этой оторванной «рукой». Старик насмешливо сказал ей:
– Съела? Отак вы Рассею всю растаскаете, шмакадявки Мишкины! Хозяина на вас нет. – И постучал желтым ногтем по коробке «Герцеговины флор». – Вот был хозяин, вот! А ваш новый – жид и жидам продался!
Как ни странно, но пассажиры общего салона все с большей симпатией слушали старика, и он, расходясь, продолжал громогласно:
– А за что мой внук в Афганистане погиб? Чтобы мы оттуда ушли, как обосранные? И что у нас теперь? Кто больше заработает, у того всего больше, да? Жидовская хвилософия это, вот что! Нам, русским, не подходит! Чтобы вот там в люксе жиды, нехристи и буржуи сидели, – старик мотнул культей в сторону первого салона, –
Тут самолет стукнулся колесами о посадочную полосу, стюардесса пошатнулась, швырнула его деревянную руку-протез и ушла. Но пытка духотой все продолжалась – даже тогда, когда самолет подрулил к аэровокзалу. Потому что трап все не подавали и не подавали – пять минут, десять, пятнадцать… А когда подали наконец, то только один, и по нему, конечно, сначала пошли пассажиры первого класса – какие-то торгаши, фирмачи и их шлюхи с бриллиантовыми перстнями на руках. «О! Видали! Видали!» – тыкнул в их сторону старик…
Злой и измочаленный Стриж вышел наконец на трап, глубоко вдохнул и стал спускаться по ступенькам. Ничего! 24 октября 1917 года Ленин пробирался в Смольный простым трамваем и загримированный! И никто не знает, чего он наслушался в этом трамвае, вполне возможно, что точно такой же старик, какой-нибудь ветеран первой мировой войны, так же кричал тогда на весь трамвай про гибель России от жидов во Временном правительстве. Но Ленин не ввязался в дискуссию. Сойдя с трамвая, он вошел в Смольный и стал главой нового правительства…
– Роман Борисович, позвольте… – перебил мысли Стрижа высокий квадратноплечий мужчина лет тридцати. Он стоял на асфальте у нижней ступеньки трапа и тянул руку к саквояжу Стрижа. За его спиной блестел на солнце длинный черный кремлевский лимузин. Неужели Горячев прислал машину, подумал Стриж. Но тут его взгляд опустился на номерной знак лимузина, и сердце Стрижа упало, похолодев. «МОБ» – три первые буквы на этом знаке – обозначали, что машина принадлежит не гаражу ЦК, а гаражу КГБ.
Стриж снова посмотрел в глаза этому спортивному мужчине. И обругал себя: кретин! Сам прилетел прямо к ним в лапы! Но почему в таком случае не арестантский «воронок» или обычная гэбэшная черная «Волга», а лимузин?!
Мужчина взял у него портфель-саквояж и пропустил чуть вперед. Шофер лимузина тут же вышел из машины, открыл заднюю дверцу. Стриж нагнулся, чтобы сесть, и – замер.
В глубине лимузина, на широком заднем сиденье сидел сам Павел Митрохин, председатель Комитета государственной безопасности.
Пока шофер выруливал из «Быково» на Рязанское шоссе, генерал Митрохин молчал. Стриж сидел рядом с ним, откинувшись затылком к прохладной коже подголовника, закрыв усталые глаза и почти без мыслей в голове. Дышать… Дышать этим чистым, охлажденным кондиционером воздухом, дышать, чтобы освежить мозги и тело, подготовиться. Воды бы минеральной «Боржоми», но не просить же! Почему он молчит, сволочь горячевская?! На психику давит неизвестностью, чтобы ты сам упал им в руки спелым яблочком. Хрена тебе! Даже глаз не открою…
– Завтра во время демонстрации в честь выздоровления товарища Горячева специальные отряды госбезопасности будут под видом частников бить окна в обкомах, горкомах и райкомах партии практически на всей территории страны… – бесстрастно, без всякой интонации произнес наконец Митрохин.
Стриж молчал. Кто предал, лениво подумал он. Турьяк? Уланов? Или Федька Вагай? Вагай, наверное, – только он знает, каким рейсом Стриж вылетал в Москву…
– Это приказ Горячева, – сказал Митрохин.
Стриж изумленно открыл глаза и медленно повернулся к Митрохину.