Завтра в России

Тополь Эдуард Владимирович

– Неужели это возможно? – наконец спросила жена, нервно продолжив вязанье.

– Что? – не открывая глаз, спросил он.

– Ну, все это – вооруженные евреи, нападение китайцев?

– Возможно… – вяло и скорей уклончиво, чем утвердительно, ответил Горячев. Он сидел в старом кресле, обитом вытертым плюшем, его колени были по-стариковски укрыты пледом, ноги – в валенках, но он все равно мерз на этой чертовой даче.

– А то, что все восставшие – агенты евреев и японцев? Неужели ты и этому веришь?

– Нет, конечно… – не открывая глаз, сказал Горячев.

– Но тогда этот Стриж – просто мерзавец! Он подтасовывает факты!

Лариса глянула на мужа – почему он молчит? Здесь, в ссылке, каждое слово приходится

тянуть из него клещами, даже теперь, когда им приносят газеты и они могут смотреть по телевизору Ижевск и по радио слышать весь мир. В тот вечер, когда Миша понял, что он зря голодал, что нигде в мире нет никаких демонстраций с транспарантами «Свободу Горячевым» и никто, ни один нобелевский лауреат не шлет новому кремлевскому правительству протесты по поводу их ссылки и изоляции, – он сломался. Еще сутки он провел у радиоприемника, на что-то надеясь, а затем – не только навсегда выключил радио, но и сам как бы выключился из жизни. И даже не возмущался тем, что свою откровенно шовинистическую политику Стриж и Митрохин проводят, прикрываясь его, Горячева, именем. А как-то враз, в одночасье стал опустившимся стариком, потерявшим все: надежду, силу воли и смысл жизни. Ведь на этой «даче» они лишены и того, что имеют зеки в лагерях и тюрьмах: общения с сокамерниками и пусть принудительной, но съедающей время работы. Замершее над дачей время добивало Горячева, превращало его в ничто, в молчальника.

– Ты слышишь? Я сказала, что этот Стриж – мерзавец! – повторила Лариса, нервно качнувшись в своем плетеном кресле-качалке. Она не могла сидеть и молчать, как муж, часами, днями, неделями. Она – которая была первой леди России, которая распоряжалась министрами и покровительствовала режиссерам, писателям, художникам! Черт возьми, пусть он выдавит из себя хоть пару слов! В конце концов, не он один страдает на этой даче, больше похожей на гробовой склеп в лесу. – Ты слышишь?

– Я слышу, – произнес Горячев, не двигаясь. – Он гений…

– Кто гений? – Лариса изумленно, всем своим маленьким худеньким телом повернулась к мужу и даже перестала вязать. – Стриж – гений?! Этот индюк?

Горячев тихо закивал головой.

– Но почему?

Горячев вздохнул и открыл глаза.

– Потому что он гениально пользуется ситуацией. Любой ситуацией. Даже теперь… Как только китайцы нападут, вся страна объединится вокруг правительства, и народ сам арестует мятежников. А потом он быстро уладит пограничный конфликт…

– А если китайцы не нападут? Ведь он их предупредил, ты же видал!

– Да, это странно – зачем он вылез на экран, если ему нужна война?.. А впрочем… – Горячев вдруг замолк, пораженный еще одной догадкой.

– Впрочем – что? Ты можешь родить хоть несколько слов? – почти с ненавистью сказала Лариса.

Он посмотрел на нее впервые за весь этот вечер. Как странно! Почему именно после ее идиотских вопросов к нему приходят идеи-открытия?

– Что «впрочем»? – теряя терпение, произнесла Лариса.

– Да так… Не важно… – И он опять умолк.

– Почему не важно? Важно! Мне важно услышать хотя бы три слова в день! Ты понимаешь? Мне это важно!

– Не кричи на меня! Ты же слышала, что он сказал: через пару часов евреи попробуют прорваться в Китай и начнется война. Что тут не ясно?

– Но после его предупреждения ни китайцы, ни японцы уже не осмелятся! Да и евреи тоже…

– Ты думаешь? – Горячев усмехнулся. – А что, если не евреи нападут на пограничников, а наоборот? Если пограничники нападут на лагеря и начнут там расстреливать, результат ведь будет тот же, верно? Израильтяне ринутся спасать своих! А войдут за ними китайцы или не войдут – не важно. Удар с китайской стороны будет нанесен, и Стриж и Митрохин тут же ударят по Китаю. И развяжут войну. Потому что только война с Китаем может сейчас вернуть им армию и всех тех, кто перешел на сторону восставших.

– Ты

хочешь сказать, что… через час все-таки начнется война с Китаем? – недоверчиво, но уже и со страхом произнесла Лариса.

– Максимум – через два часа, – сказал Горячев. – У Митрохина и Стрижа просто нет иного выхода. У них нет армии, понимаешь?

– А «спецназ»? А резервы? Ты же слышал, что он сказал…

– Он сказал! – начал злиться Горячев. – Если бы этот сукин сын был уверен, что войска резерва будут стрелять в народ, он давно расстрелял бы весь Урал, включая свою мать и сестру! В том-то и дело, что у Стрижа есть армия и нет. Половина разбежалась, а остальные… Где гарантии, что, выйдя из казарм, офицеры и солдаты этого резерва тоже не начнут брататься с восставшими? Не забудь, что в армии тысячи офицеров, которые обязаны своей карьерой мне! Мне, а не Стрижу и Митрохину! Это я выгнал из армии всех брежневских старперов, а молодым освободил места! Даже если половина из них – скоты и не помнят этого, то вторая половина – помнит! И они шатаются, они могут пойти с народом против Стрижа! Но если начать войну с Китаем, то все – верные и неверные, преданные и диссиденты – все, все пойдут спасать Россию под руководством Стрижа и Митрохина! А тут как раз такой прекрасный случай – евреи у китайской границы! Вечно эти евреи!..

Лариса смотрела на мужа в изумлении. Такого длинного монолога она не слышала уже больше года. Но, Господи, что он говорит? Война с Китаем! Через час!

– Миша, ты в своем уме? – спросила она тихо.

– Я-то в своем уме… – шмыгнул простуженным носом Горячев, вяло и трудно встал с кресла и прошаркал валенками к камину, подбросил в огонь два последних березовых полена. – А вот Стриж и Митрохин – безумцы! Просрут Россию и миллионы поубивают, лишь бы остаться у власти… – Он подошел к замерзшему окну и громко застучал в покрытое инеем стекло. Обычно на этот стук приходил из караульной сторожки один из узбеков-охранников, спрашивал: «Чыво надо?», и Горячев или Лариса просили солдата внести с улицы дрова.

– Не стучи, их там нет… – сказала Лариса.

– Кого нет? – спросил, недоумевая, Горячев.

– Солдат. Они еще днем сбежали все…

– Куда сбежали?

– Куда! Куда! Куда все солдаты сейчас сбегают – по домам. Они ж не такие умные, как ты! Откуда они могли знать, что будет война с Китаем?

Горячев замер у окна, осмысливая ее слова. Еще несколько минут назад все, что он слышал о восстании на Урале, о дезертирстве солдат из армии и даже вся эта речь Стрижа по телевидению казались ему происходящими где-то в ином пространстве, не имеющем отношения к их нынешней жизни. Он так свыкся со своей изоляцией от мира, что и сам изолировал от себя этот мир. И даже то, что охранники этой дачи такие же солдаты, как и тысячи тех, кто бежит в эти дни из армии, – эта простая мысль не приходила почему-то ему в голову.

– А… почему… ты… мне не сказала?

– Что?

– Что они сбежали…

– А зачем? Ты пойдешь их догонять? – насмешливо сказала Лариса. – Или мы пешком пойдем в Москву?.. – Тут она осеклась, потому что Горячева уже не было в комнате: он вдруг бегом выскочил во двор, даже не закрыв за собой дверь. Вечерняя поземка тут же стала задувать в комнату снегом, пламя в камине заметалось, Лариса подошла к двери и замерла на пороге, в изумлении и даже с ужасом наблюдая за стремительной трансформацией мужа. Он, этот лысый старик, еще три дня назад не встававший с кровати от слабости, уже бежал к дому от пустой сторожки охраны, и на глазах у Ларисы буквально в считанные секунды, которые занял у него этот пробег, он из ветхого, шаркающего, согнутого старика превращался в крепкого, прямого мужчину шестидесяти с чем-то лет, с широко развернутыми плечами, выпяченной вперед грудью и ликующим лицом. Лариса не могла поверить своим глазам: он враз сбросил с себя не шестнадцать месяцев, а шестнадцать лет!