Завтра война
Шрифт:
– Да! Один! Совершенно! Наши уже эвакуируют яхту! Рядом со мной никого нет! Абсолютно! Открой, Ириша!
– Не кричи, я слышу. Ты пришел… с оружием?
– У меня есть пистолет, врать не буду. Но я уже ставлю его на предохранитель. И прячу в карман.
Что я и проделал. Была у меня надежда, что за подступами к ходовой рубке следит скрытая камера. И Риши, если ей ума достанет, сможет сейчас увидеть мой миролюбивый жест на дисплеях внутреннего слежения.
– Ты не боишься, что я тебя убью?
– Как я могу бояться?! Чего теперь-то
«Жу-жу-жу», – ответили за Иришу сервоприводы. Дверь убралась в стенную полость. Я переступил через комингс, озираясь.
Риши я заметил не сразу. Ходовой мостик – помещение немаленькое. Особенно на таких вот крейсерских яхтах, где конструкторы не боролись за минимизацию объемов. Зачем бороться, если у заказчика кошелек безразмерный? А мы вот еще фонтан здесь устроим! В полтора человеческих роста! А здесь – выгородку для отдыха второй летной смены!
Я пошел по кругу, обходя прозрачный купол Астропарсера.
За те дни, что клоны хозяйничали на яхте, они успели привнести сюда специфику своего быта.
На вершине выключенного фонтана красовался походный алтарь Огня.
Где попало висела наглядная агитация. Их плакаты были пугающе похожи на наши, только мы – бежали, а они – побеждали. Особенно впечатлял шедевр, зеркально повторяющий наш «Орел мух не ловит»: Крылатый бык топтал целую свору геральдических существ – двух орлов, двух львов, грифона, единорога и голубя. Готов спорить, что лихой слоган над этим безобразием был точным эквивалентом нашей поговорки «одним махом семерых побивахом».
Разумеется, попалась мне и груда военного снаряжения, в которой выделялись несколько скафандров и станковый плазмомет. Почему это чудище не использовали против нашего осназа? Сломано небось.
А через несколько шагов я остановился, как вкопанный.
Вот она, встреча, которую я провидел на Хосрове, в космопорту имени Труда. И ведь действительно встреча совершенно невероятная – я и в этом не ошибся.
Риши стояла ко мне спиной. Наконец-то я видел ее облеченной с головы до ног в нормальный костюм, а не какой-то повседневный комбинезон! Правда, сукно, которое идет у конкордианцев на офицерскую форму, немногим краше тех огневодогазонепроницаемых синтетиков, из которых штампуют комбинезоны.
А вот покрой у формы был симпатичный. Особенно хорошо смотрелась прямая, длинная – до щиколоток – юбка, напоминающая те, которые носят «на гражданке» женщины-заотары. Форма была новенькая, с иголочки. Похоже, этот комплект Риши получила вместе с новым назначением и званием капитана.
И вот что смешно. Одежда Риши бросилась мне в глаза сразу. А крохотный пистолет, который она держала у виска, я разглядел только через несколько секунд – казалось, она просто подняла руку, поправляя прическу, да так и застыла в задумчивости.
– Риши… ты… что это придумала?
– Решила попрощаться. Вот и впустила. А зачем? – словно бы рассуждая вслух сама с собой, сказала она. – Теперь думаю: надо было сдержать себя. Стрелять сразу. Я малодушная.
Она говорила по-русски
Но, поскольку ее натаскивали на зачитывание прав военнопленного и всякие там «Куда ушли партизаны? Где цистерны с люксогеном? Откройте, иначе стреляем!», когда дело заходило о нормальной человеческой жизни, проникнутой нормальными человеческими чувствами и чаяниями, ей приходилось нелегко. Фразы становились короче, слова приходилось подбирать с возрастающим тщанием.
– Посмотри на меня! Обернись!
– Не подходи. Иначе выстрелю.
– Хорошо. Не подхожу. Я вот на пол здесь сяду. Если можно.
Я сел.
– Можно, – запоздало разрешила она.
– Слушай, Риши… я вот здесь зачем… – хоть и был я русским, а мне тоже пришлось мучительно искать слова, будто был я уроженцем Хосрова. – Я специально тебя искал. Тебя одну. Мне бы уже на борту флуггера быть, вместе с балеринами. Но мне нужно было тебя разыскать. Живую или мертвую. Пожалуйста, не надо убивать себя. Теперь, когда я уже увидел тебя живой.
– Ты чувствуешь как настоящий пехлеван.
Я не смог понять ее интонацию: одобрение или ирония?
– Поэтому ты меня поймешь, – продолжала Риши. – Моя жизнь выполнена. Я хорошо служила Родине. Но вы взяли верх. При помощи своего числа. Вас было много. Я имела приказ: привести «Яузу» в Хосров. Вместе с балетом. Теперь я приказ выполнить не могу. Пехлеван, который не может выполнить приказ, – плохой пехлеван. Плохие пехлеваны жить не должны.
Мне показалось, что свои аргументы в пользу самоубийства Риши излагает по одной-единственной причине: она сама в них не верит. Сейчас она не меня – себя убеждает: плохому пехлевану не жить!
– Риши, но ведь ты сама сказала: мы победили не уменьем, а числом. Значит, твоей вины здесь нет. Ни капли! Ты хороший пехлеван!
– Хороший, – эхом отозвалась она. И как школьница-отличница, сомнабулически и горделиво заговорила о себе любимой, но теперь уже на фарси:
– На Наотаре только моей спецгруппе удалось подорвать домну джипсов. Это было еще до появления вашего флота. Мы высадились ночью, тайно. Мы заложили под домной сборную мину и мне удалось увести всех своих людей. А другие группы погибли до последнего человека. Во главе другой спецгруппы в первые же часы войны я уничтожила на Каталине центральный командный пункт вашей противокосмической обороны. В системе Клары без единого выстрела захватила эту проклятую яхту. Но кто мог знать, что где-то есть предатель! Который раскрыл вам не только местоположение яхты! Он выдал вам главное: яхта не на ходу!
«Да устанет у нее рука когда-нибудь или нет?! Шутка ли: все время пистолет у виска держать! Пусть даже и маленький! Риши, ну не стой же ты статуей, обернись, посмотри на меня! Что за разговор: я к тебе лицом, а ты ко мне жопой!»
– Этому «предателю» у нас в России когда-нибудь памятник поставят. На деньги Императорского балета.
– Не будет никакой России, Александр, – убежденно сказала Риши. – Вы проиграете войну. И притом куда быстрее, чем ты думаешь.
– Держи карман шире.