Завтра, завтра, завтра
Шрифт:
– Сэди Грин! – снова завопил он.
И снова она его не услышала. Он как мог ускорил шаг. Странно: всякий раз, когда он прибавлял ходу, ему представлялось, что он участвует в дурацком парном забеге и его нога накрепко связана с ногою партнера.
– Сэди! СЭДИ! – взывал он, чувствуя себя дурак дураком. – СЭДИ МИРАНДА ГРИН! ТЫ УМЕРЛА ОТ ДИЗЕНТЕРИИ!
Слава небесам, она обернулась. Внимательно оглядела толпу, заметила Сэма, и губы ее неторопливо, словно розы, расцветающие в замедленной киносъемке, виденной Сэмом на уроке физики в старших классах, расплылись в улыбке. Чудеснейшей и, забеспокоился Сэм, чуточку фальшивой. Сияя улыбкой, ямочкой на щеке и крошечной
– Это моя сестра умерла от дизентерии, Сэм Масур, – рассмеялась она. – Я же умерла от истощения и укуса змеи.
– И потому, что не захотела пристрелить бизона, – напомнил Сэм.
– Ну пристрелила бы я его, а что толку? У него же не мясо, а тухлятина!
Она обвила его руками.
– Сэм Масур! Как долго я ждала нашей встречи!
– Мое имя есть в телефонном справочнике, – многозначительно сказал Сэм.
– Но я-то хотела, чтобы все получилось само собой. Естественно и гармонично. Так, как сейчас.
– Что привело тебя на Гарвардскую площадь? – спросил Сэм.
– Волшебное око, ясное дело, – ребячливо ухмыльнулась она и ткнула пальцем в рекламу.
Только сейчас Сэм увидел большой, метр на полтора, рекламный плакат, превративший прохожих в скопище зомби.
ВЗГЛЯНИ НА МИР ПО-НОВОМУ.
ВОЛШЕБНОЕ ОКО – ЛУЧШИЙ ПОДАРОК НА РОЖДЕСТВО!
Плакат состоял из беспорядочного скопления ярких рождественских узоров – изумрудных, рубиновых и золотых. Узоры, если долго смотреть на них, создавали оптическую иллюзию, и перед глазами наблюдателя появлялось скрытое трехмерное изображение. Подобные картинки назывались автостереограммами, и любой мало-мальски способный программист мог наклепать их за считаные минуты. «Уму непостижимо, – подумал Сэм. – Неужели людям действительно это нравится?» Он глухо застонал.
– Не одобряешь? – усмехнулась Сэди.
– Да такой белиберды в любой общаге – пруд пруди.
– А вот и не такой, Сэм. Это изображение уникально, как…
– Как станции подземки в Бостоне.
– Или во всей Америке? – расхохоталась она. – Значит, Сэм, ты не желаешь взглянуть на мир волшебным оком?
– Я и так гляжу на мир волшебным оком. Словно ребенок. И меня распирает от изумления.
– Но посмотри, как он счастлив! – Сэди указала на малыша лет шести. – Он увидел картинку! Вот молодец!
– А ты ее видела? – поинтересовался Сэм.
– Пока нет. И если честно, мне не до нее, я хочу успеть на следующий поезд. Опаздываю на лекцию.
– Да ладно. Уверен, у тебя есть пять минут в запасе, чтобы взглянуть на мир волшебным оком, – подзадорил ее Сэм.
– Нет, лучше в следующий раз.
– Брось, Сэди. Лекция никуда не денется. Как часто ты смотрела на какую-то вещь и знала, что все вокруг видят ее точно такой же, как и ты? Как часто твой мозг и глаза воспринимали то же самое, что и мозг и глаза других людей? Как часто тебе удавалось получить доказательства, что все мы живем в одном и том же мире?
Сэди печально улыбнулась и легонько толкнула Сэма в плечо.
– Типичные сэмовские речи.
– Так я же Сэм. Просто Сэм.
– Хорошо, – вздохнула Сэди вслед уходящему поезду. – Но если я завалю экзамен по компьютерной графике, виноват будешь ты. – Она подвинулась, чтобы лучше видеть плакат. – Ты тоже будешь смотреть вместе со мной.
– Слушаюсь, мэм!
Сэм расправил плечи и уставился прямо
Инструкция к автостереограмме советовала расслабиться и смотреть в одну точку до тех пор, пока не появится изображение. Если изображение не появлялось, рекомендовалось подойти поближе, а затем начать медленно пятиться назад. Однако на тесной станции метро подобный маневр казался совершенно неосуществимым. Да и в любом случае автостереограмма Сэма не интересовала. Наверняка тайный рисунок – это рождественская ель, ангел или звезда. Разумеется, не звезда Давида, а что-нибудь сиюминутное, на потребу дня, банальное, подстрекающее купить как можно больше предлагаемых волшебным оком товаров. Еще ни разу Сэму не удалось разглядеть ни одну автостереограмму. Вероятно, из-за очков и довольно высокой степени близорукости. Очки не позволяли глазам расслабиться настолько, чтобы мозг успел поддаться иллюзии. А потому через довольно продолжительное время (пятнадцать секунд) Сэм бросил таращиться на плакат и перевел взгляд на Сэди.
На все те же волнистые рыжевато-каштановые пряди, только подстриженные и модно уложенные. На все тот же усеянный веснушками нос и ту же оливковую кожу, правда немного поблекшую и утратившую калифорнийский загар, так шедший Сэди в детстве. На все те же обветренные губы и карие глаза с золотистыми крапинками. Как у Анны, матери Сэма. Анна говорила, что такая окраска радужки называется гетерохромией. Надо же, а ведь он когда-то боялся, что это болезнь, угрожающая маме смертью. Под глазами Сэди залегли еле видимые темные круги, но эти круги были у нее и прежде. Однако, отметил про себя Сэм, Сэди выглядела усталой. И чем дольше он смотрел на нее, тем больше думал, что настоящее путешествие во времени – это умение видеть человека одновременно и в настоящем, и в прошлом. Хотя… Подобные перемещения срабатывают лишь с теми, кого ты знаешь всю свою жизнь.
– Я увидела! – взвизгнула Сэди.
Глаза ее разгорелись, и на миг она снова стала для Сэма одиннадцатилетней девочкой. Он быстро отвернулся от нее и уставился на плакат.
– А ты видел? – спросила Сэди.
– Да. Видел.
– И что ты видел?
– Это, – ответил Сэм. – Великолепное. Чудесное. Праздничное.
– А ты не врешь? – Сэди вздернула губу, и в глазах ее запрыгали озорные бесенята.
– Не вру. Просто не хочу портить впечатления тем, кто еще не видел. – Сэм обвел рукой стоящих вокруг людей.
– Какой заботливый, – весело фыркнула Сэди. – Ну тогда ладно.
Она знала, что он ничего не видел. А он знал, что она это знала, и одарил ее признательной улыбкой. Сэди улыбнулась в ответ.
– Странно, – произнесла она. – У меня такое чувство, словно мы никогда не расставались. Словно каждый день мы приходим на эту станцию метро и пялимся на этот плакат.
– Мы с тобой на одной волне, Сэди.
– Да, мы действительно на одной волне, Сэм. И прости за «типичные сэмовские речи». Ляпнула, не подумав.
– Забей. Какие еще речи могут быть у Сэма? Кстати, ты…
Снова зажужжал блендер.
– Что – я?
– Ты ошиблась площадью.
– Что значит – я ошиблась площадью?
– А то, что это Гарвардская площадь, а тебе нужна Центральная площадь или площадь Кендалла. Ты же, я слышал, учишься в Массачусетском технологическом университете?
– Здесь живет мой парень, – бросила Сэди тоном, ясно говорившим, что распространяться на эту тему она не собирается. – И почему, собственно, их называют площадями? Из них одна только площадь – Гарвардская, да и та – треугольная.