Завтрашний ветер

Файнберг Владимир Львович

— Не знаю, — отозвался я. — А сколько мне тогда будет лет?

— Лет тридцать пять — взрослый мужчина… Наверное, как-нибудь ночью будешь так же сидеть и смотреть…

— Ага, — сказал я.

— Только где-нибудь там, на Луне, — неожиданно добавил Владилен Алексеевич, — и смотреть на Землю…

— С Луны?!

— Конечно! — сказал он. — Может, вспомнишь, как когда-то мальчиком глядел с берега Глушицы на Луну. Может, обо мне вспомнишь…

— Вспомню! — пообещал я.

Владилен Алексеевич

усмехнулся в темноте:

— Это не обязательно. Жизнь изменится так, что многое прошедшее, особенно путешествия вроде нашего, станет смешно… А может быть, и нет…

Зазвонил колокольчик.

Я приподнялся. Мне было жалко недослушать.

— Беги-беги, — сказал Владилен Алексеевич.

Звонил самый маленький колокольчик. Я подбежал к левой донке, нащупал леску, подсек и вытянул какую-то неуклюжую скользкую рыбину. Я снял её с крючка и увидел, что это налим.

Я посадил его на кукан, ополоснул в реке руки и бегом вернулся на место.

— Налим! — сказал я. — А дальше-то что?

— Много чего дальше… Совершишь полёт к Марсу, к Венере, может быть, встретишь иные существа в космосе или там, на других планетах, научишься и с ними разговаривать, как с китами или дельфинами…

Я даже перестал дышать.

— И это всё при мне будет?

— Обязательно. Не только при тебе, а сам будешь участвовать. А путешествие к центру Земли? Да я и представить себе не могу всего, что будет.

— Здорово! — сказал я.

Луна заходила за верхушки деревьев на той стороне Глушицы.

— И ещё запомни. Надо жизнь продлить, — сказал Владилен Алексеевич. — Это безобразие, что человек не живёт больше ста — ста пятидесяти лет. Только успеет выучиться, понять жизнь — и уже старость. Надо жить лет двести — пятьсот… Вы об этом подумайте — самое важное.

— Ладно, — пообещал я.

Скоро он уснул.

А я всё лежал и думал про всё, что надо сделать.

За это время снова звонил колокольчик. На среднюю донку попался большой окунь. Я посадил его на кукан к налиму, а сам всё думал и думал.

Мне, конечно, хотелось бы и на Луну и на Марс полететь, и с китами разговаривать… Но тут я услышал, как стонет во сне Владилен Алексеевич.

И меня будто всего кипятком обожгло! Я понял, кем я буду, кем больше всего хочется быть.

Я улёгся и по привычке закинул руки за голову.

Надо быть доктором. Чтобы скорей победить все болезни. Всех проклятых микробов и вирусов. Как сделать, чтоб они все издохли? Ничего-то я не знаю. Владилен Алексеевич скоро помрёт. А я — здоровый балда — лежу рядом и ничем помочь не могу. Спасти не могу.

Снова затрезвонил колокольчик. Но я не пошёл подсекать рыбу. Я боялся, что мысли перестанут думаться…

— Смотри, что делается! — сказал утром Владилен Алексеевич.

Я

открыл глаза и увидел зиму.

Я вскочил на ноги.

Ни деревьев на той стороне, ни самой Глушицы не было видно. Сквозь белое молоко у берега едва серела наша лодка.

Это был туман.

Владилен Алексеевич лежал прикрытый одеялом. Костёр уже дымился. Тоненький огонёк лизал сухие ветки.

— Сами зажгли? — обрадовался я.

— Раздул понемногу, — тихо ответил он.

Лицо у него было в саже.

Я присел и потрогал пальцем чёрную щёку Владилена Алексеевича. Она показалась мне очень горячей.

— Что это? — спросил я. — От костра нагрелись?

Он отодвинул голову от моей руки:

— Скверный признак, Валерка. Снова температура.

Говорил он непривычно медленно. Теперь-то я тоже знал, что температура для него — это очень опасно.

Я постоял рядом. Потом почему-то вспомнил, что надо выбрать ещё одну донку, и пошёл к берегу. Я пошёл потому, что не знал, что теперь делать. Растерялся.

Когда я потянул за леску, кто-то здорово плеснул по воде. Как из пушки выстрелил. В тумане ничего не было видно. Я с трудом подтаскивал невидимую рыбу, которая сопротивлялась изо всех сил.

Это оказалась молодая зелёная щука.

Она плохо заглотила крючок и тут же, у самой воды, сорвалась в траву.

Я бросился и накрыл её руками. Длинная рыба изгибалась, как тугая пружина. Я не стал сажать её на кукан и дотащил до костра.

Владилен Алексеевич приоткрыл глаза.

— Щука? — спросил он и сам себе ответил: — Щука.

Он сел. Глянул на часы.

— Обратно? — спросил я.

Он кивнул. Потом с трудом сказал:

— У нас ещё остаётся дня два… Но уже всё. Нужно к Бычьей пристани. На пароход.

Щука вырвалась у меня из рук и заколотилась в мокрой от тумана траве.

Владилен Алексеевич посмотрел на неё и сказал что-то неразборчивое.

— Пусть живёт? — догадался я.

Он снова кивнул.

Я поднял щуку и спустился к воде. «Какая-то тварь будет жить, — подумал я, — а тут человек…» Я со злостью швырнул её в воду. Щука как ни в чём не бывало ударила хвостом и ушла в глубину.

Я отвязал кукан с налимом и окунем и принёс их к костру, чтоб изжарить на завтрак.

Но Владилен Алексеевич покачал головой. Я понял, что надо спешить. Сначала он принял какие-то новые лекарства, которых я раньше не видел. Потом я скормил ему два бутерброда, потому что сам он уже ничего не мог поднести ко рту, дал попить воды, умыл и стал собираться.

Мои руки не хотели укладывать одеяла и свитера в рюкзак. Путешествие кончалось…

Я залил водой наш последний костёр, перенёс в лодку вещи и вернулся за Владиленом Алексеевичем.