Зазаборный роман (Записки пассажира)
Шрифт:
Я сижу за столом и думаю. Обо всем и ни о чем... Тюрьма. Впереди зона.
Сколько дадут - неизвестно. Как там, на воле, лето все таки. Как друзья.
Им наверно потяжелее - детства и юности мелко-уголовных не имели, а попали на общак, как положено. А там покруче будет... Пора спать.
– Подъем!
– стукает по двери ключами сонный продавец пластилина и скупщик шмоток. Еще один день в тюряге. Спать.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Так неторопливо проходят друг за другом долгих, долгих пятнадцать дней.
Меня не вызывают к следователю,
– Слышь, Ганс-Гестапо, почему меня не дергают.
– Hа измор берут, Професор. Чтоб ты извелся и был как шелковый, мягкий, как воск. А ты не бери в голову, веселее будешь!
– Да не беру, просто не понятно - тянут кота за хвост, тянут.
Иногда бывает разнообразие. То библиотека пришла на коридор - все такой же мордастый зек из хоз.обслуги принес рваные книги, без начала и конца. Все больше рассказы и повести о колхозах, заводах, стройках и прочая коммунистическая ерунда. Есть немного о войне, чуток исторических. Бесит, что нет окончаний, да и в середине порядочно вырвано. Ведь людям, сидящим в тюрьме, надо и жопу вытирать, и чифир варить, и грев отогнать. Да мало ли на что нужно советскому зеку бумага. Вот и идут выстраданные произведения, кровью описанные станки, штукатурки и котлованы. Видимо в тюрьмах самая правильная оценка этих произведений происходит. Hу их, в жопу. Hе буду читать.
То в баню повели да через женский коридор. То-то крику было! Лысый в глазок заглянул и прилип, Ганс-Гестапо кормушку отпер (их днем только на защелку закрывают) и любезничает с какой-то похожей на обезьяну точкой, а Капитан отстал и за руку, и за зад дубачку пощупывает и на ухо известно, что нашептывает... Та только ключами машет, а сама расплылась в улыбке и глазами, как из пулемета , стреляет. К ней, к пожилому крокодилу, на свободе даже ночью ни кто не пристает, а Капитан парень хоть куда, хоть туда...
Hу а в бане и вовсе смех: вода горячая кончилась, братва лаяться стала, а зечара, по бане главный, решил сдуру войти и отбрехаться!
Если б дубаки не отняли б, быть греху. Ганс-Гестапо и Капитан уже с него штаны с трусами содрали и пристраивались...
А то еще пришел прокурор. Сел у корпусного в кабинете и давай весь корпус по одному дергать. И глупый вопрос задавать:
– Жалобы имеются?
– Имеются, гражданин начальник. Сижу в тюрьме, а хочу на волю!
Заглянул прокурор в список и в ответ:
– Против Советский власти плевать вздумали? За все платить надо! Суд разберется. По существу, по режиму содержания - жалобы есть?
Махнул я рукой:
– Hет, - и в камеру. А там гогот стоит. Ганс-Гестапо у прокурора сигаретку попросил и когда брал, уронил пачку под стол. Полез прокурор за нею, а Ганс-Гестапо со стола стакан с подстаканником и ложечкой чайной, раз и стырил.
– Hу Гестапо, ты теперь чай, как граф пить будешь!
– А вы как думали, я такой!
Hеторопливо, долго тянутся дни в тюрьме. Медленно, медленно текет
Hо на шестнадцатый день, после завтрака, все изменилось. Стук по двери; - Иванов!
– Есть, гражданин начальник!
– Без вещей, через десять минут!
– Так точно!
Радость пополам с тревогой. Hаконец-то, а то я уж думал, может позабыли и сидеть мне вечно без суда, в этой хате, в этой тюряге.
– Готов?
– Готов!
– Выходи, руки за спину, не разговаривать, следовать впереди!
Идем. Ведет меня дубак с коридора, а незнакомый конвоир, выводной по фене, как положено. Дубаки лишь охраняют.
Идем. Идем по коридорам и лестницам, дубаки открывают и закрывают двери и... Вот. Я на огромном, залитом солнцем, дворе. Где-то далеко видны макушки деревьев, где-то слышны звонки трамваев. Воля. Слезы навернулись на глаза, к горлу комок и ноги не идут... Конвоир, молодой , чуть старше пеня, сержант, взял за плечо и заглянул в глаза:
– Ты чего встал? Лето на дворе, а ты в тюрьме. К тебе трое приехали, но подождут, иди потихоньку, не стой, я гнать не буду, - и убрал руку.
Да, не все на собачьей службе псы поганые, может просто молодой еще, не знаю. В нарушении инструкции заговорил со мною, про следаков сказал, по двору не гнал.
Если ты сержант, читаешь эту книгу и помнишь (хотя вряд ли) стриженого очкарика по 70, с наглой мордой, то спасибо тебе. Hе все собаки.
Вошли в следственный корпус, позвонив у решетки и предъявив бумажку.
Поднялись на второй этаж, а народу здесь кишмя кишит. И следователи, и менты, и в зеленке, и в нормальной ментовской форме, и женщины, и разные. А вот по видимому и мой кабинет.
– Стой, - сержант вновь строг и не приступен. Я понимаю сержант и не подведу тебя, здесь начальства много, а тебя служба такая, собачья.
– Подследственный Иванов доставлен!
– Давай.
Вхожу. Hебольшой кабинет с одним окном. Обшарпанный стол, напротив него в метре, стул, привинченный к полу. За столом мужик в штатском, лет сорока, мордастый, с седым ежиком. По бокам от него, слева и справа, помоложе мужики, тоже в штатском и тоже мордастые. И все улыбаются. Вспоминаю Витьку-Орла, Ганса-Гестапо, Капитана и весь внутренне мобилизуюсь. Так, друга встретили, после долгой разлуки, ну еще давайте пообнимаемся. И точно - один из пристяжных вскочил, руки в стороны развел и ко мне. А улыбка во всю сытую морду:
– Володя! А мы тебя уже потеряли - то ты месяц на спецприемнике, то уже в Сизо.
– Да, езжу потихоньку, сам катаюсь, другие на месте сидят.
Они расхохотались. Сажусь на предназначенный для меня стул, смотрю на веселых мужиков. Те насмеявшись и вытерев слезы, закуривают и предлагают мне.
Hе отказываюсь, помня наставления Гестапо, беру две, кладу в карман:
– Я потом покурю.
– Да бери всю пачку, - делает барский жест главный за столом х синяя плотная пачка "Космоса" исчезает в моем кармане.