Зазеркальная Империя. Трилогия

Ерпылев Андрей Юрьевич

Хотя неприкрытая лесть просто резала глаза, еановники зааплодировали, проникшись торжественностью момента.

— Да я бы на месте государя за столь стратегически дальновидный шаг наградил вас орденом Святого Георгия Победоносца, Борис Лаврентьевич! — подал голос кто-то не в меру расчувствовавшийся, — Вы прирожденный полководец!

В зале повисла гнетущая тишина: возглас был явно лишним. Стараясь делать это как можно тише и незаметнее, челкинская администрация задвигала стульями, стараясь обозначить между собой и легкомысленным выскочкой — свежеиспеченным

министром энергетики Ста-ковским, — самую большую дистанцию, насколько это позволял не самый обширный во дворце зал. Сам «оратор» сидел ни жив ни мертв, а чтобы прочесть на его исси-ня-бледном, покойницком лице единственную, бегавшую по закольцованным от ужаса извилинам мысль, не нужно было быть большим физиономистом: «Отчего же милая матушка не родила меня немым?»

Светлейший, продемонстрировав талант государственного мужа, сам разрядил напряженную ситуацию, изволив пошутить, хотя и несколько натянуто:

— Увы, дорогой мой Дмитрий Филиппович: государь давно уже пожаловал меня орденом Андрея Первозванного…

При этом Борис Лаврентьевич коснулся кончиками пальцев серебряной с бриллиантами звезды ордена, сиявшей на левой стороне его мундира, а затем погладил восьмиконечную серебряно-золотую, расположенную чуть ниже.

— Хотя поскольку я не военный, господа, то гораздо более дорог мне мой заслуженный Владимир.

Под облегченный шумок несколько расслабившихся сановников переволновавшийся Стаковский с грохотом рухнул в обморок вместе со стулом…

* * *

Челкин распустил всех чиновников через пару часов, оставив только четверых: командира гарнизона князя Селецкого, обер-полицмейстера барона фон Лангсдорфа, министра иностранных дел Бочаренко и явившегося буквально перед закрытием заседания красного и запыхавшегося столичного генерал-губернатора князя Карпинского, косноязычно бормочущего себе под нос невнятные оправдания.

Демонстративно не замечая заискивающих взглядов последнего, Борис Лаврентьевич нарочно вел беседу только с первыми тремя, дабы опоздавший до конца осознал всю глубину своего падения.

— Итак, — начал он, когда высокая дверь красного дерева с золотой инкрустацией закрылась за последним из ушедших, кланявшимся до самого порога. — Каковы наши дела в реальности? Сначала вы, Станислав Леонидович.

— В целом все обстоит именно так, как было изложено на Большом Совете, — сделав упор на слове «большом», генерал выразительно обвел взглядом пустые кресла, чтобы сделать различие между расширенным и узким, так сказать, интимным кругом особо приближенных «верных соратников», добрых чувств друг к другу, к слову сказать, не питавших. — Однако, хотелось бы заметить…

— Гвардия, — язвительно улыбнулся Челкин, понимающе покивав головой. — Проявила корпоративную солидарность?

— Так точно, ваша светлость! — отчеканил князь. — Гвардия практически полностью заняла нейтральную позицию, отказываясь выступать против бунтовщиков без личного приказа его величества. Понимают же, сукины дети, что он невозможен!

Светлейший снова задумчиво покивал и спросил:

— Почти?

Значит, не все все-таки решили отсидеться в сторонке? Кто-то не боится замарать белые перчатки голубой кровью?

— Гвардейский Флотский экипаж, ваша светлость, — ревниво вмешался в разговор обер-полицмейстер, в корне несогласный с тем, чтобы собеседником «полугосударя» был только Селецкий, не более чем тупой солдафон, по его мнению. Да и не только по его… — Остался верен присяге и выступил против инсургентов…

— Что ж, это хорошая новость. Значит, кроме армии мы можем опереться на этот полк. Вместе с казаками…

— Казаки, ваша светлость, увы, примкнули к большинству.

Челкин вперил в барона фон Лангсдорфа недоуменный взгляд:

— Но ведь ночью именно они отбили у бунтовщиков Николаевский вокзал?

— Так точно. Но затем, не то разобравшись в ситуации, не то поддавшись на провокационные речи, в полном составе вернулись в казармы, заявив те же претензии, что и остальные. Смутьянов, разжигавших страсти и призывавших поддержать инсургентов, кстати, никто не выдает.

— Предатели! — раздраженно буркнул Борис Лаврентьевич, поднимаясь из кресла и начиная расхаживать взад и вперед. — Никогда не доверял я этому полудикому степному воинству. Тоже мне «последние рыцари»… Что флотские?

Фон Лангсдорф сокрушенно развел руками: экипажи базировавшихся в Кронштадте и Ревеле военных кораблей придерживались примерно тех же взглядов, что и гвардия с большей частью армии.

— Но полиция, — ни к селу ни городу заявил он внезапно, — повсюду блюдет порядок неукоснительно. Светлейший уже переключил свое внимание.

— Иностранцы? — Вопрос адресовался министру Бочаренко. — Ноты, протесты, поддержка?

Толстяк пожевал губами, собираясь с мыслями, и ответил:

— Пока никаких тревожных сигналов из иностранных посольств и консульств не поступало. Не заметно также приготовлений посланников и их подчиненных к срочному отъезду из Санкт-Петербурга…

— Я, на свой страх и риск, приказал утроить караул вокруг всех посольств, находящихся в тревожных районах, — не то похвастался, не то поспешил оправдаться обер-полицмейстер, но Челкин не удостоил его даже взглядом, отчего он обиженно замолчал.

— Вчера вечером, еще до волнений правда, поступила нота протеста от Саксен-Хильдбургхаузенского посланника, — добавил Бочаренко. — Но я посчитал, что требование немедленного освобождения и дипломатического иммунитета для князя Бежецкого может подождать до утра…

— Пустое, — отмахнулся Борис Лаврентьевич. — Благоверная нашего инсургента чудит… Посидит ее муженек в крепости, не цаца какая…

— А что, действительно бунтовщиками верховодит его абсолютный двойник? — обернулся он к фон Лангсдорфу, мгновенно позабывшему обиду, видимо вспомнив что-то важное. — Насколько верна эта информация?

— Взятые в плен инсургенты… бунтовщики, — поправился барон, уловив изменения в тоне светлейшего, произошедшие после благоприятных известий из иностранных посольств, — утверждают в один голос, что это именно он, и никто иной…