Зажечь звезду

Ролдугина Софья Валерьевна

Оказалось, что вот такие приступы тяги к суициду случаются с ним регулярно. И гадать, что может их спровоцировать – бесполезное занятие. Как правило, Дэриэлл способен взять себя в руки и не делать глупостей, но иногда желание «сломать красивую куклу» становится нестерпимым.

И тогда происходят такие вот «случайности».

Самое интересное, что Дэйр абсолютно не склонен к депрессиям, и попытки убить себя – вовсе не результат тоскливых размышлений. Просто иногда он просыпается с твёрдой уверенностью, что должен прекратить своё существование… и ничего не может с этим

поделать.

– И давно это у тебя?

– Примерно с девяноста пяти лет.

– Тогда удивительно, как ты дожил до наших дней.

– Мне везёт, – улыбается он. – Люди опять-таки рядом… заботливые. С прочными верёвками.

– Не шути! – Дуюсь. – С чего это началось? Ни за что не поверю, что ты с детства такой, в результате падения со священного дуба.

– Ну, с дуба не с дуба… Когда-то я попал в крупную передрягу. Меня ломали, очень долго и изощрённо. Приводили к мысли, что я – бесполезная, хотя и красивая кукла. Буквально такими словами. И, к сожалению, всё-таки сломали. Один плюс – это стимулировало пробуждение дара… Смысл всего моего существования – беречь чудо чужой жизни. На то, чтобы сберечь свою, желания порой не остаётся.

– Но кому это могло понадобиться? В смысле, издеваться над тобой.

– Не знаю, Нэй. – Дэриэлл смотрит мне в глаза и врёт. – Их искали тогда, долго искали… Не хочу вспоминать об этом.

Я умная. Я знаю, когда отступить.

– Как скажешь.

Так с детства сложилось, что я считала суицидальные стремления – болезнью, причём позорной, той, которую нужно скрывать всеми силами.

Философия равейны: слабой быть стыдно. Унылые, выставляющие напоказ депрессию люди казались мне слабыми и в чём-то неполноценными. Нет, я и сама часто грустила… Но есть же разница между печалью и нытьём? Впрочем, таких индивидуумов можно понять: погрузиться в отчаяние легче, чем взять себя в руки и сделать шаг вперёд.

«Улыбаться тяжелее – мышцы лица напрягаются», – шутил Дэриэлл.

Пессимизм не требует работы.

Рэмерт никогда не казался ни ленивым, ни слабым, ни больным. Поэтому мне и в голову не пришло сложить два и два. Взгляд, поведение, ощущение неясной тревоги, исходящее от него… И тот поцелуй – так не с возлюбленной прощаются, а с жизнью. Слишком горько. Хотелось бы верить, что я ошибаюсь, но…

Я решительно повернула и зашагала вверх по дороге – обратно к Академии. Пусть уж лучше выставлю себя круглой дурой, чем уеду, не выяснив, что происходит с Рэмом. Это было бы слабостью.

А равейны слабостей не любят.

Сколько можно убегать от проблем? От неприятных разговоров, от напоминаний о поставленных планках, от людей, которым я небезразлична? Особенно от людей. Даже здесь, в Академии, я выступила в своём репертуаре: с тем же Валем мы общались почти полгода, а я даже не знала, есть ли у него братья или сёстры и чем он увлекается! Да и Рэмерт… Я должна, должна была настоять, докопаться до причин его депрессии. А вместо этого – смылась по-тихому, несмотря на подозрения о том, что та потусторонняя тоскливая жуть перекинулась на него.

Пора

бы уже взять себя в руки!

В голове царил сумбур, сердце колотилось как бешеное, но я никогда ещё не чувствовала себя настолько правильно. Даже когда приняла решение во что бы то ни стало спасти Максимилиана.

– Эстиль, кажется, вас просили до вечера покинуть данное…

– А ещё не вечер, – огрызнулась я, проскальзывая в калитку. – И у меня здесь остались дела.

Интересно, почему встречать меня вышел один из преподавателей, да ещё тех, что были на защите? Неужели за мной следили? Но зачем? Ах, да, результаты экспериментов. Хорошо, что я спрятала записи. Надо будет заодно наведаться в свою комнату и проверить, не забыла ли я чего любопытного. Например, светоч…

Но сначала – Рэм.

– Да куда вы так несётесь?! Сказано же было убираться отсюда до…

Ещё один! Впрочем, нет, тот же самый. Только тон сменил с холодно-вежливого на искренне-разгневанный. Я обернулась к преподавателю – полноватому мужчине средних лет:

– Послушайте, у меня правда дела. Я уйду до заката, но сейчас, прошу вас, не мешайте. Не время.

– Эстиль… – почти прошипел он, хватая меня за плечо. От неожиданности я дёрнулась и врезалась локтем в стену.

Ну, хватит.

Тревога за некроманта, эйфория от собственной смелости, раздражение на приставучего мага, боль от ушибленного нерва – всё смешалось в один ком, обесцвечивая мир. Перед глазами отчётливо сверкнули невесомые нити.

Не Найта сейчас – Дэй-а-Натье.

– Руки прочь.

Маг заглянул мне в лицо – и испуганно отшатнулся. Ладно, потом извинюсь. Где вход в башню Колата?

Когда я почти миновала этаж со спальнями, из-за поворота выскочил взъерошенный Хэл:

– Вот ты где! Найта, я тебя везде ищу. Слышал про защиту. Наплюй на них, козлы старые, сами за всю жизнь ничего стоящего не сделали и другим не дают. Не получилось сейчас – получится потом…

– В том-то и дело, что всё получилось, Хэл! – Я со смешанным чувством недоверия и восторга посмотрела на непривычно разговорчивого брата. Не так представляла я себе эту беседу. – Магам, уж прости, не выгодно, чтобы открытие – ну, хорошо, пока не открытие, но старт для него – сделала равейна. Я понимаю, но не могу доверить им результаты своей работы. Это слишком важно для меня. И… Хэл, спасибо тебе за всё. Жаль, что мы почти не общались.

– Наобщаемся ещё, – хмыкнул брат. – Ты к Дэриэллу сейчас? Надолго?

– На полгода.

– Значит, пересечёмся. Мама в Приграничный снова собирается, знаешь?

– Да, она говорила… Слушай, я спешу сейчас. Давай потом?

– А куда это?

Я замялась:

– Ищу Рэмерта. То есть профессора Мэйсона.

Лицо Хелкара прибрело мрачно-подозрительное выражение:

– А зачем он тебе нужен? Ты что, правда в него…

– Нет, – прервала его я. – Не в этом дело. У меня нехорошее предчувствие. Очень нехорошее… Я, конечно, не Айне с её даром пророчества и даже не Феникс с интуитивным нюхом на неприятности, но что-то здесь нечисто. Так ты не видел его?