Зажги свечу
Шрифт:
Элизабет казалось странным, что уроки не начинаются с молитвы. Она по привычке вставала перед началом урока, а потом быстро садилась со смущенным видом.
– Они что, правда молились перед каждым уроком? – не могла поверить Моника.
– Ну да, просто короткая молитва.
– Даже перед математикой и историей?
– Конечно. Всего лишь краткая «Аве Мария» с намерением.
– С каким именно намерением? – Моника сгорала от любопытства.
– О выздоровлении больной монахини, например, или о счастливой смерти, или об обращении Китая в христианство… – Элизабет чувствовала полную беспомощность, пытаясь объяснить порядки в монастыре.
В
– А кто из вас лучше учился, ты или Эшлинг? – как-то спросила Моника по дороге из школы.
Ей до смерти хотелось получить разрешение на поездку в Вест-Энд, чтобы поглазеть на толпы и на королевскую семью, посещающую Королевское варьете, представление в котором состоится впервые за последние семь лет. Мама Моники сказала, что отпустит ее, только если она будет лучше учиться, поэтому Моника всерьез озаботилась успеваемостью.
– Эшлинг гораздо способнее, но она… даже не знаю… монахини говорили, что она ленивая или безответственная. Я думаю, ей просто слишком скучно учиться, жаль тратить время на уроки, есть ведь куда более веселые вещи…
– А оценки она получала более высокие, чем ты? – Монику дико раздражали успехи Элизабет в школе.
Годы, проведенные в чужой стране, не ухудшили успеваемость Элизабет, а, наоборот, позволили ей вырваться далеко вперед. Терпеливая работа сестры Катерины на уроках математики не прошла даром, а результаты еженедельных контрольных по географии и грамматике были одними из лучших в классе. История и французский немного хромали, но, похоже, Элизабет считала, что если есть домашняя работа, то ее нужно сделать, а если задали выучить стих, то просто берешь и учишь…
– Если бы Эшлинг захотела, то стала бы первой по всем предметам. Иногда мы с ней договаривались, что если она сделает все уроки, то я организую нам полуночный пир. Только я могла это сделать, поскольку тетушка Эйлин не возражала, когда я приходила на кухню за едой, а Эшлинг всегда подозревала в шалостях.
Угрюмая Моника шла по улице, пиная кучки опавших листьев в канаву.
– Интересно, как мама определит, что я лучше учусь. Я и так уже знаю больше, чем она. Как же она поймет, что я стараюсь…
– А ты попробуй показать ей, что усердно работаешь. Пусть она увидит, что ты чаще сидишь над учебниками, а не с журналами и ежегодниками про кино. Тогда она поймет, что ты стараешься.
– Какая же ты хитрая, Элизабет Уайт! – расхохоталась Моника. – Я всегда думала, что ты хороша в учебе, а ты только притворяешься…
Элизабет не расстроилась:
– Нет, я и правда усердно учусь, чем тут еще заниматься… В Килгаррете я старалась, так как не хотела подвести тетушку Эйлин. А вот Эшлинг – да, постоянно притворялась, что учится, и ей все сходило с рук… На самом деле она любит посмеяться.
– Что ж тут плохого? Многие любят посмеяться, – уныло заметила Моника.
Элизабет внезапно вспомнила маму, как она откидывает голову, когда смеется, и какой молоденькой и счастливой выглядит в такие моменты. В последнее время она стала чаще смеяться. А Эшлинг совершенно не ценит все то, что делает тетушка Эйлин, ни капельки не ценит. Забавно, что часто
В декабре объявили хорошие новости: содержание говядины в сосисках увеличат с тридцати семи до сорока процентов.
– Как-то маловато, – заметила Элизабет во время традиционной субботней прогулки с отцом.
– Попробовала бы ты сосиски в самый разгар мер экономии! – отозвался отец, обожавший рассказывать дочери про то, чего она не знала.
По субботам они гуляли вдвоем по городу, и Джордж показывал места попадания бомб, подлежащие сносу здания и улицы, пострадавшие от бомбежек. Целый перечень скорби, горя и потерь. Истории о старом Чарли, о мистере таком-то и мистере сяком-то. Никаких воспоминаний о смешном, ничего забавного не случалось. Ничего героического не происходило тоже в отличие от воспоминаний дядюшки Шона, в которых мужчины были могучими, а парни – храбрыми. Никаких рассказов про доброту, как люди помогали друг другу, о чем всегда вспоминала тетушка Эйлин… Отец всегда говорил только про поражение, упущенные возможности и неверно понятые благие поступки.
– Должно быть, ужасные были времена, папаня, – сказала Элизабет, когда они возвращались домой.
На улице стемнело, и хотелось выпить чашку горячего бульона на теплой кухне. Мама, наверное, тоже вернулась. По субботам она встречалась с друзьями с военного завода, а они с папой уходили гулять. Или с папаней. Иногда Элизабет называла его «папаня», как дети О’Конноров звали дядюшку Шона, и, похоже, отцу понравилось. О’Конноры визжали от смеха, когда Элизабет говорила «мама» и «папа», и передразнивали «Мапа! Пама!», словно находили такую форму обращения чудной.
Однако Элизабет никогда бы не смогла назвать Вайолет маманей или мамашей. Так можно обращаться к пухлым женщинам постарше. Вайолет можно называть только «мама», и никак иначе.
– Может, мама уже дома, – произнесла Элизабет, пытаясь развеселить отца, который потемнел лицом, рассказывая очередную мрачную историю.
– Нет, мамы не будет. Она пошла на вечер встречи для всех работников военного завода… ну или что-то в этом роде. В отеле. Сказала, что не будет тратить время на возвращение домой, пойдет прямо туда.
– Понятно, – произнесла Элизабет.
Она не особо возражала, так как собиралась почитать книжку, а когда по радио будут передавать «Театр субботним вечером», сделать тосты с сардинами и какао. Утром мама постирала белье, оно все еще сушится возле камина, и они с отцом тоже посидят у камина, чтобы согреться.
– Можем в шашки поиграть, – предложил отец.
Шашки наводили на Элизабет скуку. Лучше бы отец в шахматы играть научился! Вот только он говорил, что шахматы и бридж для умников, и она никак не могла его убедить, что ей понадобилось всего полчаса, чтобы понять фигуры и их ходы, а там уже до конца жизни не забудешь. Элизабет играла с Эшлинг, но той не хватало терпения, чтобы продумывать стратегию и планы, а потому она просто безжалостно разменивала фигуры, пока у них обеих на доске почти ничего не оставалось. Иногда Элизабет играла с Доналом – по доброте душевной, поскольку играл он очень плохо. Все время ставил себя в невыгодное положение, сам того не замечая. И все же она играла с ним, чтобы доставить ему удовольствие. А теперь она играла с отцом в шашки, чтобы доставить удовольствие отцу. Наверное, увидев Элизабет за игрой в шашки с отцом, тетушка Эйлин потрепала бы ее по голове и сказала, что она замечательная девочка.