Шрифт:
Глава 1
Сознание возвращалось медленно, словно всплывая из глубин тёмного озера. Сначала — только ощущение существования, смутное понимание того, что *я есть*. Потом пришли чувства: давление, сжимающее со всех сторон, мерцание красноватого света за закрытыми веками, тихое потрескивание, похожее на шёпот.
Аид открыл глаза.
Стены из живого пламени окружали его, как всегда. Красно-золотые языки плясали в привычном ритме, отбрасывая блики на его бледную кожу. Потолок — если это можно было назвать потолком — терялся в мерцающей дымке где-то над головой.
Три шага в любую сторону. Он знал это точно, не нуждаясь в проверке. Три шага до стены, которая обожжёт его, если он попытается её коснуться, но не убьёт. Никогда не убьёт.
— Снова здравствуй, мир, — прошептал он, и голос прозвучал глухо в замкнутом пространстве.
Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз приходил в себя? Дни? Годы? Время здесь стало призраком, утратившим всякую ценность. В этом месте не существовало ни рассвета, ни заката, ни даже смены сезонов — лишь вечное мерцание пламени, словно застывшего в вечности, и бесконечная тишина, нарушаемая лишь его собственным прерывистым дыханием. Он пытался вспомнить, когда в последний раз чувствовал тепло солнца на коже или слышал пение птиц, но память ускользала, как песок сквозь пальцы. В этом мрачном заточении, где границы между реальностью и сном стерлись, он начал сомневаться, что когда-либо выходил за пределы этой безмолвной тьмы.
Аид попытался вспомнить, что было до забытья. Обрывки образов: он бросался на стены, кричал до хрипоты, царапал огненные поверхности до крови. Потом — провал. Темнота. И вот, пробуждение.
Опять.
Он сел, опершись спиной о стену, и огонь не обжёг его — только окутал странным теплом, которое не грело и не жгло. Это было одно из многих противоречий его тюрьмы: пламя, которое не причиняло вреда, пока он не пытался сквозь него пройти. Воздух, которым можно было дышать, хотя источника его не существовало. Пространство, которое казалось бесконечным, но имело чёткие границы.
— Что это было? — спросил он у стен. — Сон? Потеря сознания?
Пламя потрескивало в ответ, но не более того. Оно никогда не отвечало. По крайней мере, не словами.
Аид закрыл глаза и попытался сосредоточиться на последних воспоминаниях. Он помнил ярость — жгучую, всепоглощающую ярость от очередной неудачной попытки побега. Помнил, как бил кулаками по стенам, как кричал имя Виктора Крида, проклиная его на всех языках, которые знал. А их он знал много — у него было достаточно времени, чтобы их выучить.
Потом что-то изменилось. Стены... они словно ответили на его ярость. Не болью, как обычно, а чем-то другим. Чем-то, что заставило его сознание отключиться.
Теперь он был здесь снова, и всё было как прежде. Или почти как прежде.
***
Аид встал и начал привычный осмотр своей тюрьмы. Каждый сантиметр этого места был ему знаком — за века заточения он изучил каждую трещинку в огненных стенах, каждое изменение в игре света и тени. Здесь, в углу, пламя всегда горело чуть ярче. Там, у противоположной стены, языки огня складывались в узор, напоминающий лицо — не человеческое,
Он обошёл периметр, касаясь стен ладонями. Огонь лизал его кожу, оставляя ощущение покалывания, но не боли. Не пока он не пытался пройти сквозь стену.
Три шага на север — если здесь вообще можно было говорить о сторонах света. Три шага на юг. Столько же на восток и запад. Идеальный квадрат, заключённый в пламя. Его мир. Его вселенная. Его проклятие.
— Всё то же, — пробормотал он. — Стены там же, где были. Потолок так же недосягаем. Пол так же тверд под ногами.
Но что-то всё-таки изменилось. Он чувствовал это интуитивно, как животное чувствует приближение бури. Изменение было тонким, почти неуловимым, но оно определённо присутствовало.
Аид осмотрел собственное тело. Руки — целы, на запястьях всё те же старые шрамы от цепей, которыми его связывали во время заточения. Ноги — крепкие, несмотря на века без настоящих прогулок. Лицо... он не видел своего отражения уже так давно, что почти забыл, как выглядит. Но зубы были на месте, глаза видели, уши слышали.
Бессмертие имело свои преимущества. Тело не старело, не болело, не требовало пищи или воды. Он мог существовать вечно, питаясь лишь воздухом и собственными мыслями. Именно на это и рассчитывал Виктор Крид, запирая его здесь.
*Пусть он живёт вечно в трёх квадратных метрах пламени. Пусть сходит с ума от одиночества. Пусть понимает цену своих преступлений.*
Преступлений. Аид хмуро усмехнулся. Он помнил их смутно, как помнят сон после пробуждения. Разрушенные города, погибшие миры, слёзы тех, кто умолял о пощаде. Но тогда это казалось правильным. Тогда он был другим — молодым, могущественным, уверенным в своей правоте.
Теперь он не был уверен ни в чём.
— Кто я? — спросил он у пламени. — Тот же, кем был тогда? Или века заточения изменили меня?
Стены молчали, но в их мерцании ему почудился ответ: *Ты тот, кем себя делаешь в каждый момент.*
Аид покачал головой. Философские размышления — опасная территория для заключённого. Слишком легко было потеряться в них и не найти обратной дороги к рассудку.
Он сделал несколько глубоких вдохов, наслаждаясь ощущением воздуха в лёгких. Странно — здесь не должно было быть воздуха, но он дышал. Ещё одна загадка его тюрьмы, к которой он давно привык.
Эхо его дыхания отражалось от стен и возвращалось изменённым, словно кто-то невидимый дышал в унисон с ним. Иногда Аид представлял, что это дыхание зажигалки — что артефакт, в котором он был заперт, живой. Что он находится не в тюрьме, а в чреве какого-то огненного зверя.
Мысль была одновременно ужасающей и утешительной. По крайней мере, он не был бы совсем один.
***
Аид начал свой ежедневный — если это слово здесь имело смысл — ритуал. Сначала разминка: наклоны, приседания, махи руками. Тело нуждалось в движении, даже бессмертное. Без физической активности мышцы не атрофировались, но становились непослушными, словно забывали своё предназначение.