Зазнобы августейшего маньяка. Мемуары Фанни Лир
Шрифт:
Прошло два дня. Утром в одиннадцать часов 10 апреля в Зимнем в дворцовой церкви закончился молебен в честь великого князя Владимира Александровича, второго сына государя. Праздновали семнадцатилетие его императорского высочества. На молебне присутствовала вся императорская семья Великий князь Константин с великой княгиней Александрой и детьми прибыли в это утро на торжественный молебен в Зимний прямо из Павловска.
Великий князь Николай также был зван на молебен, но совершенно о нём запамятовал.
Приехав домой, великая княгиня в сопровождении фрейлины фон Келлер вошла к себе в спальню, намереваясь переодеться к семейной трапезе. Тотчас заметила она, что с иконами, висевшими над изголовьем кровати, не всё благополучно. Оклад её дорогой Владимирской, государева свадебного подарка, вопреки обыкновению, не сиял.
Великая княгиня присмотрелась. В трёх нижних кастах на золотой филигранной пластине киота бриллиантов не было. На полу, под иконами валялась женская шпилька. Кто-то вынул бесценные камни, разломав филигрань.
Великая княгиня закричала, до смерти перепугав фрейлину. Та опрометью бросилась к ней.
— Нет, нет, милочка, — сказала Александра Иосифовна. — Я кричу, только чтобы облегчить душу. Со мной всё в порядке. Ники украл камни из киота Богородицы.
И тут вдруг на великую княгиню нахлынул прилив материнской любви. Она заплакала и просила фон Келлер сохранить всё в тайне.
Фрейлина обещала молчать, но кивнула на горничных, помогавших великой княгине переодеться. Насмерть перепуганные, они жались к дверям. Надеяться на их молчание не приходилось. Чтобы отвести от себя подозрение, девушки, надо полагать, расскажут обо всём, что видели теперь и слышали.
Великая княгиня просила молчать и их. Горничные в ответ что-то бормотали и делали книксен.
Фон Келлер не ошиблась. В тот же день Ники призвали к папа.
Кабинет великого князя Константина был так же, как и женина спальня, просторен, но выходил не на набережную, а на узкую улицу. Свет в кабинете застилала стена противоположного особняка, и был кабинет угрюм и темен. Эта тьма словно приуготовляла к худшему.
К удивлению Николая Константиновича, в кабинете находился папа вдвоём с мама.
Знаменитый портрет мама работы Винтергальтера по-прежнему висел у папа над столом, как в Никином детстве. Ники невольно сравнил мама двадцатилетнюю, на картине, с нынешней. Изменилась она преизрядно. Хороша великая княгиня всё так же, но взгляд уже не лучист, а высокомерен, и орлиный нос — скорей уж совиный. Та, на картине, чарует, эта, рядом с папа, страшит.
Ники всё ещё не мог опомниться.
— Но брильянты из киота, — пролепетал он. — Боже мой! Когда их украли?
Великий князь Константин пересказал то немногое, что знал.
— В точности, как у меня! — хлопнул
— Надобно, Ники, вызвать полицию.
— Брильянты украл он, — упрямо сказала Александра Иосифовна, едва за сыном закрылась дверь.
— Да нет, Санни, — возразил великий князь Константин, — это навряд ли. Ты видела, как он был потрясён. Нет, Санни, нет, сын наш не вор, в этом я уверен.
Но великая княгиня стояла на своём. Великий князь раздражался более меры, ибо и сам не был так уж уверен в невиновности сына. В конце концов, и топазовую государынину печатку, и образа из молельни украл, как выяснилось, он.
Но если всё откроется, прощай реформы, прощай будущее России. Стало быть, ничего не должно открыться.
«Расследую всё сам, — решил великий князь, — и сам, как найду нужным, накажу его. А пока — молчание».
— В любом случае, Санни, — примирительно сказал он вслух, — прошу вас молчать до времени.
— С одним условием.
— Говорите. Я исполню всё, что вы скажете.
— Отступитесь от «танцорки». Вы бесчестите нашу семью.
И это говорила она, вырастившая бесчестного сына! К тому же, теперь она пошла на прямой шантаж. Великий князь Константин не мог оставить «танцорку» — женщину, которую он любил, и детей, которых она ему подарила.
Великий князь ссутулился за письменным столом. Великая княгиня стояла над ним, как богиня мщения.
— Не могу, — еле слышно прошептал он.
Великая княгиня молча вышла.
Вечером того же дня Александра Иосифовна уезжала в Германию.
После полудня в Мраморный приехал деверь её, государь, проститься. Не в силах говорить, Александра взяла его за руку и подвела к иконам с разорённым киотом. Три нижних каста чернели, как пустые глазницы.
Государь покраснел от гнева. Пообещал царь нынче же, теперь же, по возвращении в Зимний, вызвать Трепова и велеть ему провести расследование.
Остаток дня великая княгиня принимала родных. С ними она дала себе волю. Особенно откровенна она была с Минии, женой наследника. Хорошенькая датчанка, живая, простая, сердечная, её императорское величество великая княгиня Мария Фёдоровна расположила к себе всю семью.
— Теперь, Минни, — со слезами в голосе сказала Александра Иосифовна, — Ники опозорен навек.
Вместо ответа Минни кивнула и тоже заплакала.
Великая княгиня Александра могла ехать спокойно.
Да, её сын опозорен. Но метила она не в него, а в его отца. Это было её местью за измену.
Вернувшись к себе на Почтамтскую, Ники сообщил Фанни о краже трёх солитёров и пересказал разговор с отцом. У Фанни перехватило дыхание. Она посмотрела на Ники с ужасом. Сказать, однако, она ничего не сказала.