Здесь был Баранов
Шрифт:
– Помочь тебе? – выдавил он наконец.
Баранов усмехнулся.
– Ты – гость, Иван. Отдыхай.
– Я чуть не застрелил тебя, – проговорил Иван, который тяготился молчанием.
– Отличное начало для беседы, – заметил Дима. – Валяй дальше, Ванька!
За годы полета Иван отвык от фамильярности и сейчас только кисло улыбнулся.
– Ну… расскажи, как живешь, Вадим.
Вадим плеснул в таз с чищеной картошкой воды.
– Так вот и живу, – сказал он. – А что именно тебя интересует?
– Где работаешь, например.
– В
Иван фальшиво оживился.
– Занялся историей? Вот молодец!
– Я там полы мою, – пояснил Дима. – Тетю Хоню помнишь?
Иван опять замолчал. Баранов включил плитку и поставил вариться картошку.
– Сейчас сварится и будем жрать. А пока и чай закипит. Ты картошку-то употребляешь, звездопроходец, или все больше по тюбикам ударяешь?
– Зачем ты спрашиваешь, Дима? Что я, по-твоему, совсем уже?..
– Не знаю, – просто отозвался Дима. И добавил: – Картошка отличная. Я ворую ее в совхозе «Детскосельский». – Он кивнул на засаленный ватник, висевший в углу на гвозде. – Специально в ватнике хожу на дело. Будут бить – не так больно. На всю зиму хватает.
– А это что? – спросил Иван, показывая на керосиновую лампу.
– Да понимаешь, – развеселился Дима, – у нас часто электричество отключают. У меня и примус есть.
– Никогда такой штуки не видел.
– Это тебе не компьютер, Ванька. Такие вещи теперь на каждом шагу не встретишь. Промышленность их не выпускает за ненадобностью, а электричество все-таки отключают. Я в пустом доме нашел. Вишняков по ночам работает, ему свет нужен.
– Вишняков?
– Ну да. Забыл, конечно? Это директор Эрмитажа. Помнишь, у него нашли тогда мою бандуру. Машину времени мою нашли. Как догадались, где она, – до сих пор не понимаю…
– Ах, этот… – сказал Иван, холодея.
Баранов остался верен себе: он не допускал даже мысли о том, что Иван мог его предать. И этот Вишняков, видать, такой же: за все семь лет не проговорился.
Дима потыкал в картошку вилкой и полез на шкаф за чайником. Вознеся голову над шкафом, Дима произнес:
– Евгений Петрович! Картошка готова.
За перегородкой заскрипела койка. Баранов спрыгнул с табуретки с закопченным чайником в руках. Вместо ручки у чайника была прикручена непокорно вздыбленная проволока.
Когда появился Вишняков, Иван, смутившись, привстал. На заведующем был тот же коричневый костюм, что и семь лет назад. Похоже, он носил его не снимая.
– Сидите, сидите, – поспешно сказал Вишняков и оглянулся на Диму. Тот придвинул ему свой табурет, а сам пристроился на перевернутом вверх дном ведре.
– Чай, надеюсь, из пачки? – спросил Вишняков.
Дима возмутился.
– Евгений Петрович! Неужели я заварил бы гостю пыль?
– Какую пыль? – вмешался Иван.
Вишняков спокойно объяснил:
– Тут спекулянты продавали без талонов чайную пыль. А я много чая пью по ночам. Если эту пыль размешать с нормальным чаем, то получается вполне прилично.
– В этом квартале все колбасные
«И это – разговор двух образованных людей, – подумал Иван. – Один доктор исторических наук, другой учился в нашем интернате…»
Он деликатно поковырял картофелину, которая без масла не лезла в горло.
– Кстати, – сказал вдруг Вадим с набитым ртом, – в газетах писали, что вы вернулись на Землю «почти без потерь». Как понимать это «почти»?
– Так понимать, что потери были, – сухо ответил Иван.
Вишняков быстро взглянул на Диму. Тот сразу подобрался, белесые брови шевельнулись.
– Да? – со странной интонацией переспросил Дима. – И большие?
– Один человек, – отозвался Иван, всем своим видом давая понять, что разговор перестал доставлять ему удовольствие.
Но тупица Баранов продолжал приставать.
– Он погиб в открытом космосе?
– Он вообще не погиб, – сказал Иван. – Мы были вынуждены оставить его там. По техническим причинам. Чтобы успеть спасти остальных.
Стало очень тихо. Баранов и Вишняков молча смотрели каждый в свою тарелку. Потом Баранов сказал:
– Ваня, извини мою назойливость. Но ведь я когда-то учился вместе с вами, и вы все мне не безразличны…
Иван поднял голову и посмотрел Диме в глаза. На это у звездолетчика еще хватило смелости.
– Это Герка, – выговорил Иван. – Гермоген Тищенко.
– Значит, это и был сам блистательный Терочкин, – задумчиво проговорил Вишняков, когда Иван ушел.
Они с Димой переговаривались через шкаф. Вишняков лежал на своей койке поверх байкового одеяла, а Дима мыл посуду.
Посуда была нежирная, что имело ряд неоспоримых плюсов, поскольку свои талоны на мыло они подарили соседке, обремененной годовалым дитятею. С того момента, как дитяте стукнул год, дополнительный талон на моющие средства автоматически перестал на него выделяться, и Клавдия в голос выла над младенцем:
– Идиот! Тебе не положено! Когда ты начнешь на горшок проситься, гадина! У, урод вонючий!
Эти рыдания и довели двух интеллигентов до акта неслыханного самопожертвования. В один прекрасный день Вишняков подстерег Клавдию на кухне, вручил ей два комплекта мыльно-моющих талонов и проникновенно сказал, когда она схватила его руку и увлажнила ее слезами:
– Клаша, я вас попрошу только об одном: не называйте больше ребенка идиотом. Пусть какает как свободная личность.
Кстати, именно этим благородным поступком и объяснялся засаленный вид Баранова.
– Да, вырос, вырос мальчик, – задумчиво сказал Вишняков и заскрипел койкой. – Я видел его однажды, семь лет назад. Вы ведь ровесники?
– Мы даже дружили, – мечтательно сказал Дима. – И Ванька всегда за меня вступался.
– Ну-ну, – произнес Вишняков. – Кстати, Вадим, я нашел одну любопытную статейку, как раз для вас. Вы разрешите мне почитать вам вслух, пока вы моете посуду?