Здесь был Хопджой
Шрифт:
Пербрайт следил за руками Периама. Крепко сжав их в кулаки, он тыкал ими в свои бедра — словно тесто месил — занимался, надо полагать, самоистязанием.
— Дело в том, — продолжал тем временем Периам, — что Дорин была невестой Брая. Они встречались уже довольно долго. Он раз или два приводил ее в дом, еще когда мама была жива. Потом она стала приходить гораздо чаще, после того как мама умерла, я хочу сказать. Она настояла на том, чтобы иметь свой ключ, и заходила привести дом в порядок два или три раза в неделю. Магазинами тоже занималась в основном она и готовила нам очень часто. Дор, знаете, вообще молодчина.
Тем не менее, время шло, и как-то так получилось, что мы много времени
— Значит, это неправда, — сказал Пербрайт, — что Хопджой предоставил вам машину на медовый месяц, равно как и то, что вы сообщили ему о своем намерении жениться.
— Да, получается, что неправда. На самом деле я сказал, что еду в отпуск один. То же самое я сказал и Джоанне, то есть мисс Питерc в магазине.
— Тогда скажите мне, откуда мог мистер Хопджой узнать, где вас разыскивать в четверг вечером? И как он узнал — а он, по всей видимости, знал, — что вы собираетесь жениться?
— Звонил же не он, как вы помните. Звонила девушка, и голос ее мне незнаком, но я думал, что это была одна из многочисленных подружек Брая, которая лышала обо всем от кого-нибудь, кому Дорин доверилась. Дор ужасно милое создание, но есть в ней эта черта: ее поступками управляет не разум, а сердце. Я несколько раз говорил ей, что она слишком доверяет людям.
Пербрайт, похоже, удовлетворился таким объяснением.
— Я бы хотел, — сказал он, — услышать более подробно о той ссоре, которая, как вы теперь говорите, произошла между вами и Хопджоем. Было ли столкновение — я имею в виду физическое столкновение?
— О нет, никаких рук, ничего подобного. Он просто… ну, раскричался. Во все горло. Не знаю, слышал ли кто-нибудь из соседей. По счастью, дом построен очень основательно, так что, надеюсь, они все спали.
— Это произошло в какой-нибудь определенной части дома?
Периам издал звук, имеющий отдаленное родство со смехом.
— Это произошло, вы не поверите, в ванной. Брай позвал меня туда, когда услышал, как я вошел. Должно быть, умывался.
— И он?
— Напустился на меня. Прямо из себя выходил, пытаясь меня разозлить. Конечно, жаловаться не на что — в конце концов, я отбил у него невесту, — но уж и он с криком переусердствовал, скажу я вам.
Периам взглянул на часы, которые вынул из кармана брюк вслед за кожаным кошельком.
— Послушайте, мне в самом деле пора заморить червячка. Уже почти час дня.
— Неужели так много? Наверное, и мне следовало бы тоже, как вы выразились, заморить червячка. — Пербрайт поднялся, что вышло у него несколько деревянно: ноги затекли от долгого сидения. — Если вы считаете, что я мог бы быть представлен миссис Периам, не вызывая в ней сильной тревоги…
— Э-э, я… я не уверен, что…
— Извините, сэр. Уверяю вас, я не имею привычки докучать людям, которые проводят медовый месяц. Тем не менее, у меня еще осталось несколько вопросов, которые я должен задать вам обоим, сэр, — так что, можно было бы сделать это и в непринужденной обстановке; к тому же, все, кажется, изрядно проголодались.
Они вместе направились к «Нептуну». Периам
Ни тот, ни другой не были похожи на людей, предвкушающих удовольствие. Те немногие, кто попадались им навстречу по дороге к отелю, вполне могли бы принять, их — в том случае, конечно, если вообще обращали на них внимание — за двух праздных отпускников, которым отдых на море уже успел наскучить.
Донесения Хопджоя о флаксборском «Мавриш Электрик Тиэтр» выглядели, с точки зрения шпионажа, многообещающе. Росс, оценив их тонкую недосказанность и обратив внимание на сумму, которая потребовалась для сбора этих данных, почувствовал, что личное доследование должно быть проведено незамедлительно.
Он поставил свой «бентли» так, чтобы машина не бросалась в глаза, отыскав местечко среди десятка фермерских автомобилей у северной панели Корн-Эксчейндж. Тут же, напротив, виднелся коричнево-желтый, в проплешинах от обвалившейся штукатурки фасад старого кинотеатра. Общий замысел его колонн и арок, филигранных решеток и шлемовидного купола некогда имитировал восточное великолепие, но теперь материал выглядел каким-то нездоровым и рыхлым. Внутри сводчатого пространства под куполом в свое время стоял, по понедельникам и четвергам, молодой комиссионер — безответная жертва чудачеств рьяного директора; в халате и тюрбане, с накладными шерстяными усами, измазанное ваксой, это убогое подобие муэдзина доносило названия фильмов и время начала сеансов до ушей правоверных внизу. Теперь это помещение почти целиком заполняла горка засохшего голубиного помета, а внизу, на рекламном щите, укрепленном между колоннами, ветер трепал несколько обрывков выгоревшей на солнце бумаги — напоминание о последних судорогах «Мавриш» четыре года назад.
Главная арка, в которой раньше находились касса и входные двери, была заколочена дощатым забором, но в этой ветхой баррикаде имелась своя дверь, увенчанная надписью «Клуб Альгамбра — лицензия на бильярд».
От надписи внимание Росса обратилось к фигуре на ступенях рядом с дверью. Это был одноногий человек, который, на первый взгляд, весь состоял з груди и костылей. Затем различалось лицо, словно втиснутое в бочонок голубой шерстяной кофты. Оно имело цвет копченого окорока и было изображено еще более темными поперечными линиями — глубокими, как складки на аккордеоне, морщинами бесшабашного веселья. Нос шишковатый и бесформенный был расположен примерно посередине и весь пестрел порами, каждая размером с дырку от пистолетной пули. Рот походил на прореху в куске кожи, какая бывает, если чиркнуть по нему бритвой; глаза напоминали двух беспокойных тараканов, снующих туда-сюда в глубоких щелках.
Человек носил крошечную форменную фуражку из черного брезента, сдвинув ее на одно ухо. С его плеч свисал на ремнях коробок с бумажными флажками; на каждом флажке был изображен измученный морской болезнью терьер, смотрящий на вас в спасательном жилете. Плакат, свисавший с короба, предлагал делать взносы в общество «Собаки на Море».
Если внешне этот человек вполне мог сойти за пародию на Старого Моряка, то навязчивость его была куда более ощутимой, чем у знаменитого прототипа, довольствовавшегося, как правило, одним прохожим из трех. С таким видом, будто в руках у него и впрямь древняя пищаль, одноногий совал жестяную кружку для мелочи под нос всякому без исключения горожанину, который заранее не побеспокоился перейти на другую сторону улицы.