Здесь и теперь
Шрифт:
На этот раз не стал стучаться, отворил дверь палаты, вошёл, и первое, что увидел, — валяющееся на полу у материнской постели одеяло, раскрытую настежь фрамугу. Мать лежала под сбившейся простыней на сквозняке. Лежала низко. Голова её свалилась с подушек.
Схватил одеяло, накрыл её, приподнял, подсунул подушки под затылок.
Мать была в забытьи, тело дрожало, дыхание вырывалось с трудом.
— Мама, мама, ты слышишь меня?
Глаза её приоткрылись. Они смотрели невидяще.
— Это я, мама,
Губы её дрогнули, силились что-то сказать.
Доставая записную книжку, авторучку, спохватился, что не закрыл фрамугу. Куцые верёвки свисали сверху. Я вскочил на подоконник, захлопнул её и, спрыгивая, только теперь обратил внимание: кровать, где вчера была маленькая старушка, пуста. Лишь скатанный матрац поперёк проволочной сетки.
— Мама, что ты хочешь сказать? Напиши. — Подставил записную книжку, вложил в пальцы здоровой руки авторучку.
Каракули налезали друг на друга. Цепенея, смотрел за тем, что появлялось на бумаге.
УМИРАЮ
НЕ ПЛАЧЬ МОЙ МАЛЬЧИК
ПОСЛЕ КРЕМАЦИИ
НЕ ХОРОНИ ДОРОГО
ПЕПЕЛ ПО ВЕТРУ
Глаза её закрылись. Дыхание стало ещё более хриплым. Авторучка вывалилась из пальцев.
Я выбежал из палаты. Медсестра, уже другая, сидела в коридоре за своим столиком.
— Врача! Срочно!
— А в чём дело?
— Матери плохо! Умирает! В восемнадцатой!
— Все врачи ещё на летучке. — Медсестра все же встала, пошла за мной.
— Тут для неё лекарства! — сказал я, бросаясь к тумбочке. Вместо трёх лекарств там было только два, так и не раскрытые трентал и кавинтон. Японский гамалон отсутствовал… — Почему ей не давали лекарств?!
Между тем сестра, взглянув на лицо матери, быстро направилась к выходу из палаты.
— Где назначение? Почему вы ей ничего не делаете?! — Я бросился за ней.
— Какое назначение? Нужно реаниматоров вызывать!
Я метнулся назад к матери, обнял, стал судорожно гладить по голове.
Ресницы её дрогнули. Она смотрела со странным, необыкновенным выражением глаз. Здоровая рука приподнялась, провела по моему лицу, как бы запоминая…
Пальцы её зашевелились. Я догадался, что она снова хочет что-то написать.
МНЕ ХОРОШО
Я СЛЫШУ
ВИЖУ
ВИЖУ!
Я смотрел на буквы, ничего не понимал. Что она слышит? Что видит?
Дверь распахнулась. Мужчина и три женщины в белых халатах с какими-то приборами, шлангами заполнили палату.
— Выйдите, пожалуйста, — сказал мужчина.
Уходя, я беспомощно оглянулся на мать.
Минут через двадцать бригада реаниматоров вышла в коридор.
— К сожалению, всё, — сказал мужчина. — Можете войти.
— Что «всё»? — я почувствовал, как немеют губы.
Через два часа я сидел в другом корпусе больницы, в приёмной перед кабинетом заместителя главного врача
— Оставьте, — сказала секретарша. — Я передам. Завтра воскресенье, а в понедельник с двенадцати можете приехать в морг за справкой для загса. Сможете и забрать труп. Или хоронить будете отсюда?
В сиянье слепящего мартовского дня вчерашний снег таял. Я вспомнил, что Анна должна приехать сюда после работы. Оставаться на территории больницы не мог больше ни минуты.
Сначала потащился, а потом пошёл скорее через пустырь, все скорее. Наконец выбежал к автобусной остановке. Увидел поодаль телефонную будку. В будке взглянул на часы. Было без пяти двенадцать. Стал звонить в школу, в учительскую. Казалось, ещё одна секунда, и если я не сообщу Анне, не разделю с ней своё горе, оно раздавит.
Когда Анну наконец позвали к телефону, закричал в трубку:
— Говорила: «Всё будет хорошо», а мама умерла! Ее убили! Да, убили. Все эти ваши порядки! — Я понимал, что Анна ни в чём не виновата, но не давал ей слова сказать. — Я больше так жить не могу. Не хочу. Я тоже убил — зачем я вызвал реаниматоров?!
«Зачем я вызвал реаниматоров? — повторял и повторял я потом, стоя возле будки. — Может, ты ещё жила бы, мамочка моя бедная…»
Единственное, что удалось Анне, это на миг прорваться сквозь мою горячечную речь, внушить, чтоб никуда не отходил от автомата.
«А ведь это не я вызвал реаниматоров», — вдруг ударило в голову. Вспомнились глаза чернявой старушки, забившейся под одеяло.
…Когда подъехали синие «жигули», я едва стоял на ногах.
— Прости, — только и сказал я Анне.
Этот день и следующий — воскресенье — было чувство, что мама вопреки всему жива. Страшно было зайти в её комнату и там её не увидеть. Незримое присутствие матери ощущалось всюду. Однажды я застиг себя на том, что разговариваю с ней.
В понедельник Анна отпросилась с работы и поехала вместе со мной в больницу. Все приготовления к похоронам она взяла на себя.
Я вышел из машины, направился к одноэтажному зданию морга, широкие двери его были раскрыты, виднелся постамент среди небольшого зала.
— Вы куда? — спросила какая-то служительница.
— За справкой.
— Справки — с другой стороны.
Тропкой среди осевших сугробов я обогнул морг, увидел дверь. Вошел в залитое солнцем помещение, уставленное комнатными растениями. Две сотрудницы в белых халатах пили чай.
Объяснил, что пришёл за справкой о смерти матери.
Одна из женщин, раскрыв толстую тетрадь, что-то поискала в ней, затем вышла в соседнее помещение и тут же вернулась.
— Вашу маму как раз вскрывают. Обождите полчасика.