Здесь и теперь
Шрифт:
Дверь с матовым стеклом отворилась.
Первое, что бросилось в глаза, — серебряноголовый врач в белом халате, пёстрые мексиканские маски на стенах, застеклённые книжные полки.
Гошев лицом к стене в согнутом виде лежал на диване, прикрытый пледом.
— Жора, к тебе пришли, — громко сказала жена.
Тот попытался повернуться и застонал от боли.
— Неважно, — сказал я. — Дайте стул.
Врач, с любопытством поглядывая на меня и Наденьку, подставил стул.
Я сел, откинул плед, поднял повыше задравшуюся на Гошеве
— Лягте на спину, не бойтесь!
Пока Гошев, уже по привычке охая, грузно поворачивался, я, чтоб не столкнуться с ним глазами, поднял взор.
Над диваном высились прикреплённые к стене книжные полки. За стеклом одной из них стоял напоказ какой-то нарядный томик.
Я поднялся, перенося стул к изножию больного, успел прочесть название: «Малая земля». И размашистую надпись на суперобложке: «Дорогому Георгию Александровичу Гошеву — Брежнев».
Массируя наружные края стоп, почувствовал, как Гошев вдруг напрягся.
— Расслабьтесь!
Но Гошев словно окоченел.
Я нажал точки на стопах, отвечающие за область поясницы.
— Все. Можете сесть, спускайте ноги с дивана.
— Здравствуйте, — настороженно сказал Гошев. Он глядел на меня, не поднимался.
— Где здесь можно руки отмыть?
Жена Гошева проводила меня в ванную, подала чистое полотенце. Я тщательно вымыл руки, потом направился к вешалке, оделся, позвал:
— Надя!
Из гостиной вышла Наденька, врач, потом и сам Георгий Александрович, за ним и его жена.
— Что ж вы так быстро собрались? — спросила она, на ходу засовывая в пластиковую сумку бутылку коньяка и конверт. — Спасибо! Возьмите, пожалуйста. Мы очень благодарны.
— Я тоже, — ответил я, отводя рукой протянутую сумку.
— За что это? — удивился Гошев.
— Вам не понять…
Проводив до метро Наденьку, по привычке позвонил домой — не надо ли что купить? Странно было слышать вместо маминого голоса голос Анны.
— Нет, милый, ничего не надо, — ответила она. — Куда ты ушёл так рано? Наверное, забыл, что сегодня я дома. Успела сходить в молочную, зашла в гастроном. Могу тебя обрадовать: звонил Нодар. Он приехал, сделал рентген, камня нет, представляешь?!
— Хорошо, сейчас приеду.
— Но неужели ты не потрясён, что камня действительно нет?!
— Потрясен.
— Нодар говорит, что приедет к нам сегодня, ты рад?
— Рад.
— И ещё тебе звонил какой-то Нурлиев.
— Из Москвы?
— Не знаю. Сказал, ещё раз позвонит. Скорей приходи!
«Наверное, скучно ей быть со мной, — подумал я, — ни в кино, ни в театр… У самой несчастье — у меня мать умерла…»
Решил по дороге к дому зайти на рынок, купить хоть букетик цветов для Анны.
Вот уж где
Я уже хотел купить фиалки, уже достал деньги, когда сквозь рыночный гомон послышался крик:
— Эй! Эй! Поди. Поди сюда! Пожалуйста!
Давно не бритый человек в круглой кавказской кепке-«аэродроме» зазывно махал рукой из соседнего ряда.
— Вы меня?
— Тебя! Тебя! Очень прошу, иди ко мне!
Подумав, что это действует наглая форма конкуренции среди продавцов, я все же подошёл.
— Цветы надо? Бери сколько хочешь! — Кавказец широким жестом показал на лежащий перед ним целлофановый мешок с грудой роз.
— А почём штука?
— Даром бери!
— Почему?!
— Ты что, меня не узнаешь? Я Аполлон Гвасалия!
— Извините, не узнаю.
— Слушай, разве не ты мать мою спас? Вано знаешь? Тамрико знаешь? Ну вот, Тамрико — её племянница. Теперь у матери сердце не болит, дай Бог тебе здоровья! Я её привозил во двор к нашему учителю Отару! Теперь помнишь?!
Я решительно не мог вспомнить ни Аполлона, ни его мать, но кивнул.
— Бери розы! — потребовал Аполлон, сгребая с прилавка тяжёлый целлофановый мешок и протягивая его мне. — Люди! Этот человек может все!
Увидев, что на меня обратились взгляды продавцов и покупателей, я в замешательстве выдернул из мешка одну розу.
— Спасибо.
Сутулясь, быстро пошёл к выходу, спиной чувствовал, как народ смотрит вслед.
Подходя к дому, ещё издали увидел у подъезда длинный чёрный лимузин.
Дверь открыла Анна.
— У тебя гость, — сообщила она и просияла, увидев розу; — Это мне?!
Я отдал розу, не раздеваясь, вошёл в комнату. Тимур Саюнович шагнул навстречу.
— Уже знаю про маму, прими мои чувства. — Он обнял меня, крепко прижал к себе. — Теперь считай старшим братом. Один не останешься.
Я почувствовал, что меня душат слезы, шепнул:
— И Анна есть.
— Хорошая женщина. Красивая, — сказал Нурлиев. — Стой, не снимай пальто. Я, правда, немного опоздал. — Он открыл свой «дипломат», достал папаху из золотистого каракуля, встряхнул её. — Увидел, как вашей московской зимой ходишь в кепке, решил привезти головной убор. Разреши, надену? Не знал размера твоей головы, наугад пошил.
— Сами? — Я стоял перед ним в пальто и папахе.
— Что это за басмач? — спросила Анна, входя с наполненной водой узкой вазочкой, в которой высилась роза, и ставя её посреди стола. — Через час придёт Нодар, сядем обедать. Хорошо?
— Спасибо, — ответил Нурлиев. — А мы пока поговорим.
Анна оставила нас вдвоём, ушла на кухню. Я наконец разделся.
— Ну что? — спросил Нурлиев. — Снял своё кино?
Я рассказал о том, как зарубили картину, как меня убрали со студии.
— А ты апеллировал, рыпался?