Здесь, под небом чужим
Шрифт:
– Вот тут, моя милая женушка, могут оказаться и Врангель, и Деникин, и Слащев, и Май-Маевский, и Шкуро – все, словом. – Пристанут к елинге, ступят на этот вот роскошный деревянный причал, который к их приезду будет вылизан, как паркет в Таврическом дворце, – Витольд топнул ногой по длинной доске, – и пойдут на дачу к Врангелю пить шампанское.
– Ох! – Маруся даже взвизгнула от нетерпения, хлопнула ладонью о ладонь, растерла, будто между ладонями у нее попал комар, и выразительно посмотрела на мужа: – Очень хотелось бы!
Тот снисходительно
– За всех не ручаюсь, но кто-нибудь в нашу мышеловку попадется – обязательно.
– Поехали, Витольд, обедать, – предложила Маруся. – Что-то очень хочется есть.
– Куда прикажете направиться, мадам, в какой ресторан?
– Куда-нибудь на пленэр.
– Ты, Маруся, выражаешься, как ученица художника Эдуарда Мане.
– Очень симпатичный дядька, этот Мане. В Париже я с ним встречалась. Ухоженный, в роскошном костюме, очень дорогом. На лацкане пиджака – мазок красной краски. Сделан специально – по принадлежности к цеху живописцев.
Умела иногда Маруся говорить так, что заслушаешься, ничего не скажешь – умела.
Витольд щелчком подозвал к себе извозчика, внезапно появившегося около елинги, подсадил Марусю в бричку, ловко вспрыгнул сам, и ласковая парочка была такова.
Из-за могучего тополиного ствола высунулась плутоватая физиономия. Гайдамак стянул с себя шляпу – он каждый день менял головные уборы, знал, что новый головной убор неузнаваемо меняет лик владельца, вытер ладонью нос:
– У-уф!
Обедали супруги Бржостэк в уютном местечке, на окраине небольшой сандаловой рощи, где предприимчивый грузин открыл кавказский ресторан, за столиком, застеленным накрахмаленной до сахарного хруста жесткой скатертью, Маруся одобрительно наклонила голову:
– Люблю такие скатерти!
Роща, где предприимчивый грузин облюбовал место для ресторана, примыкала к двум скалам, Маруся была знакома с ними по крымскому путеводителю: одна скала называлась Кошкой, вторая – Лебедем. Выстроилась этакая странная игра природы. Кошка решила поймать Лебедя, но добыча оказалась ей не по силам – Лебедь был крупный, с широким размахом крыльев, сопротивление его было отчаянным… Все это застыло, отображенное природой в камне – коричневато-пыльном, старом, со сглаженными углами.
Позади лежал тихий, похожий на вымершую татарскую деревню Мисхор, впереди – Симеиз.
Обед получился на славу. Единственное что – шампанское оказалось не столь холодным, как хотелось бы.
– По сравнению с мировой революцией – это мелочь, – сказал Витольд, оглядываясь и прикладывая одну руку к пиджаку, словно бы проверяя, на месте ли у него находится сердце. Там, под мышкой, из бельевой веревки у него была сделана специальная петелька, в которую было удобно засовывать револьвер и выхватывать было удобно, так что бельевая веревка сгодилась не только на то, чтобы на ней полоскались мокрые «кальсики» – кальсоны Витольда и нижние юбки Маруси Никифоровой, по-нынешнему мадам Бржостэк. «Сердце» находилось на месте, и
– Если разобраться, то и мясо юного барашка было не таким юным, – сказала Маруся, – но это совершенно ничего не значит.
К ресторану тем временем, петляя среди высоких смолистых сосен, подъезжала пролетка с контрразведчиками. Старший из них, капитан, чья фамилия была такой же, как и у Маруси в девичестве, – Никифоров, хмуро мял рукою тщательно выбритое лицо, – он понимал, что Маруся и ее спутник вооружены, и если их будут брать в ресторане, они откроют такую пальбу, что свет белый разом станет крохотным, как медная полушка, и капитан может потерять часть своих людей…
А ресторан – все ближе и ближе, уже сквозь смолистый дух сосен и нежный – моря протискивается, делаясь ощутимым, плотским, возбуждающим, сочный запах хорошего кавказского шашлыка. Капитан усмехнулся и неожиданно скомандовал:
– Стоп машина!
К нему подсунулся гайдамак, сбил пыль с соломенного канотье, вороньим гнездом сидевшего у него на голове, глянул вопросительно в глаза:
– Что-то случилось, господин капитан?
– Случилось, – хмуро ответил капитан. – Если мы сейчас их попытаемся взять, они перещелкают половину из нас, как куропаток. Это же боевики, эксы…
– Кто-кто? – не понял гайдамак, ноздри у него расширились, сделались крупными и глубокими.
– Экспроприаторы, – пояснил капитан. – Умеют одну пулю вгонять в другую, стреляют на шепот, на свист, на шорох – вслепую… Очень большие умельцы.
– М-да-а, – озадаченно протянул гайдамак.
– Разворачиваемся назад, на сто восемьдесят градусов, – скомандовал капитан, – здесь мы их брать не будем. Возьмем в другом месте.
А Маруся Бржостэк в эти минуты под кофе и фрукты нежилась на ласковом осеннем солнце и вела с мужем неторопливую беседу.
– Нам с тобой вообще пора прощаться с этой страной, с Россией, – сказала она.
– Чего так? – удивился Витольд.
– Чувствую – жизни здесь не будет. Ни мне, ни тебе. А вот в Париже будет.
– Лучше уж уехать в Лондон. В Париже скоро будет столько наших, что не протолкнешься.
– Почему ты так считаешь?
– Как ты думаешь, кто победит в этой войне? – Витольд достал из кармана пиджака тонкую металлическую коробку-портсигар с изображением кудрявого курящего мужчины, достал из нее длинную тонкую папиросу.
– Мы! – не задумываясь, ответила Маруся.
– Никогда в жизни. Победят красные.
Маруся неверяще глянула на мужа и засмеялась. Тот неторопливо размял папиросу пальцами.
– Напрасно не веришь.
– Хорошо, пусть будет Туманный Альбион, – согласилась Маруся. – Лондон так Лондон. Купим собаку. Черного лабрадора.
– Символом жизни в Англии считается бульдог.
– Бульдог – слишком слюнявый, – сказала Маруся, – неохота ходить все время в собачьих слюнях.
Витольд не стал спорить с женой, это было бесполезно.