Здесь, под небом чужим
Шрифт:
То там, то здесь звучали выстрелы.
Идти от отеля «Астория», где Махно жил вместе с Галиной Андреевной, до особняка, облюбованного командиром Железного полка, было недалеко. Думали – проскочат без происшествий, ан нет, не проскочили.
Махно шел впереди, за ним – Семен Каретников, сзади, на почтительном расстоянии, шагом двигался полуэскадрон охраны.
Уже стемнело, земля под ногами была неровной, идти приходилось осторожно.
Батька уже знал, что отравленной будет лишь одна коньячная бутылка, шустовская: их в наборе бутылок будет две, одна,
В виски батьке ударил жар.
Положение в Повстанческой армии было сложное – удержаться бы на ногах, как говорится, – свирепствовал тиф, половина армия лежала в сыпняке, вторая половина – сорок тысяч человек – дралась на фронте.
Неожиданно впереди Махно увидел две сгорбленные тени – какие-то люди выносили из помещения – судя по всему, складского – мешки.
– Стой! – выкрикнул батька.
Тени – совсем не бестелесные – затопали ногами по деревянному тротуару.
– Стой! – вторично выкрикнул Махно, схватился за кобуру маузера. Маузер сам очутился у него в руке, батька поспешно оттянул курок и хлобыстнул в темноту, в едва приметно подрагивающий силуэт человека, бегущего с мешком на спине.
За первым выстрелом раздался второй. Рядом громыхнул револьвер Семена Каретникова.
Обе тени завалились на тротуар, задергали ногами. Сзади звонко застучали копыта коней – полуэскадрон охраны перешел на рысь.
– Мародеры! – брезгливо произнес Махно, вспомнил, как сегодня утром к нему приходила заплаканная, ограбленная такими же мародерами женщина – всего лишилась несчастная баба, даже последнего куска сала, засоленного на черный день; когда батька дал ей денег – упала на колени и поползла к его руке, чтобы поцеловать. – Позор для Повстанческой армии!
Он подошел к одному из мародеров, пнул его ногой. Мародер захрипел.
Махно и его спутников окружили конники.
– Проверьте, что в мешках, – приказал батька, – вдруг что-то ценное. Самих закопайте – нечего вонять на городских улицах.
Невдалеке послышался топот – кто-то бежал к Махно.
– Батька!
Это был верный адъютант Гриша Василевский.
– Я, пожалуй, вернусь в гостиницу, – сказал Махно, – вы идите к Полонскому без меня. Действуйте, как договорились.
– Но Полонский будет ждать вас, – Троян выразительно пощелкал жальцами, – а главное – будет ждать мадам Полонская.
Лицо Махно исказилось: у этой парочки, у Полонских, все было расписано – яд в коньячную бутылку должна была налить мадам Полонская, красивая женщина с кукольным, чуть припухшим после родов лицом и большими голубыми глазами. Актриса, одним словом.
– Противно идти туда, – сказал Махно, – проводите операцию без меня. Вот вам помощник. – Он толкнул Василевского под лопатки.
– Я вас понимаю, батька, – со вздохом произнес Троян, – потому и не настаиваю.
– Всех, кто появится на этой квартире, – арестовать, – приказал батька. – С каждым буду говорить
Махно вернулся в «Асторию», а Семен Каретников, Троян, Василевский и полуэскадрон охраны проследовали дальше, к особняку, облюбованному командиром Железного полка.
В особняке вкусно пахло жареными курами, дух был вязкий, всепроникающий, вышибал слюну. Голодный Каретников – с утра во рту ничего не было, так и не сумел присесть, чтобы выпить чашку чаю, – восхищенно покрутил головой:
– Во живет комполка – командующие армиями так не живут!
– А каких кур жарит его баба, обрати внимание, – не удержался от восклицания Троян.
В прихожей он зацепил сапогами за какое-то слишком далеко выставленное из-под скамейки ведро, громыхнул им, на грохот из комнаты вылетел раскрасневшийся Полонский, улыбнулся широко:
– Пожалуйте, гости дорогие! – Не увидев среди гостей Махно, поинтересовался озадаченно: – А где же батька?
– Ты вначале прими нас, а дальше видно будет… Понравится нам здесь – и батька приедет, не понравится – не видать тебе батьки…
– Нет, батьку надо все-таки подождать, – неуверенно проговорил Полонский, пропуская гостей в «залу» – по-настоящему барскую, с лепниной в половину потолка, с хрустальной яркой люстрой, висящей в центре. – Без батьки неудобно…
– Неудобно с печки в валенки прыгать – промахнуться можно, – назидательно произнес Каретников, – все остальное удобно. – Он сделал стремительное движение к столу, на котором стояли бутылки с напитками, взял коньячную бутылку, подкинул ее в руке и, прочитав этикетку, произнес уважительно: – Шустовский.
– Это для батьки напиток приготовлен, для него лично, – возбуждаясь, проговорил Полонский, – поставь, Семен, на место.
– Вот мы с батькой напиток вместе и исследуем, – усмехнувшись, прогудел Каретников, засунул бутылку в карман.
– Ты чего это, Семен? – повысил голос Полонский. – Повторяю, это коньяк для батьки. Поставь его на место!
– Имей в виду на будущее – батька любому, даже очень роскошному коньяку предпочитает водку-«монопольку», – Каретников неторопливо вытащил из другого кармана револьвер и направил его в лоб хозяину: – Хенде хох, Полонский! Руки вверх!
Полонский побледнел.
– Ты чего, Семен?
– Мало того что в полку у себя ты имеешь большевистскую партячейку, мало того что выпускаешь газету «Звезда», на которой единственное, что не хватает профиля Ленина, ты решил еще и батьку на тот свет отправить?
На Полонского в этот момент страшно было смотреть – ни одной кровинки на лице – лицо, восковое, просвечивало едва ли не насквозь. В прихожей кто-то затопал ногами, и в «залу» заглянул Марченко.
– Я не опоздал?
– Не опоздал, – сказал ему Каретников, вытащил из кармана бутылку с коньяком. – На-ка! Пусть спецы проверят, чего тут в коньячке намешано?
– Да ничего не намешано! – со слезами на глазах воскликнул Полонский.
– Это мы узнаем. Давай, Марченко, востри сапоги к выходу, – скомандовал Каретников.