Здесь птицы не поют
Шрифт:
Знакомиться ни с кем из новонабранных не стал, просто поручкался с каждым, что-то пробурчал, поговорил с Кимом Стальевичем (называя того «товарищ Савельев») и завалился спать, словно и не было у него больше никаких срочных дел.
Всеми текущими делами занимался тощий Перепелкин. По имени — отчеству помощника начальника экспедиции никто не называл, но его, кажется, это обстоятельство ничуть не смущало.
Рогозина действительно внесли в какую-то ведомость, тщательно переписав паспортные данные, выдали две пачки сигарет, флягу, комбинезон, энцефалитку с капюшоном, бейсболку, противомоскитную маску, добротные ботинки на толстой
На этом события прошедшего дня закончились, а теперь, ранним утром три лодки легко скользили по серой поверхности реки.
Юрик закончил петь свою бесконечную сагу о том как паромщик не хочет умирать в Ленинграде, потому что Арлекин срочно нуждается в миллионе алых роз для волшебника — недоучки.
Он перебрался ближе к Виктору, достал из нагрудного кармана бычок, прикурил, толкнул коллегу в бок локтем и неожиданно сказал:
— В плохое место едем, паря.
— Да? — Рогозин даже не представлял, что можно сказать на такое утверждение. Да и нужно ли что-то говорить?
— Старые люди говорили, паря, что место очень плохое. Много старых сказаний о нем. И ни одного хорошего. Я вчера с Матреной говорил, паря… Плохое нас ждет. Никто из вас не вернется.
— А ты?
— А я вернусь, меня наши духи абаасы трогать не могут, Матрена заговорила. И видишь? — Якут показал Виктору какой-то обрывок тряпки, — это, паря, кусок подола беременной бабы — лучшая защита от злых духов.
Якут многозначительно замолчал, будто его слова должны были объяснить всё разом.
Рогозин тоже молчал, ожидая продолжения.
— Матрена — внучка шамана Сабырыкы! — как бы нехотя бросил Юрик, но таким тоном, будто только что поведал Виктору, в чем состоит смысл жизни.
И стало еще непонятнее.
Рогозин оглянулся вокруг: серое небо, затянутое тучами, с редкими просветами, сквозь которые падали на землю косые золотистые лучи. В тон небу река, с серой холодной водой, извилистая, словно оставленная тем самым бычком, что «идет, шатается, вздыхает на ходу». Запах тины, сырости, немножко гнили. На реке три лодки, которые хоть и плывут вместе, но выглядят очень одинокими. Густая поросль каких-то елок по обоим берегам, бывшими отнюдь не такими, какими должны были быть — один пологим, другой крутым. Оба берега состояли из зубатых скал, острыми клыками возносившимися к облакам — видимо, известная Рогозину по первому курсу физфака университета сила Кориолиса в этих краях проявлялась мало. Сквозь прорехи в нестройных каменных рядах прорывалась растительность. Какие-то птицы, похожие на чаек, но гораздо мельче, чем те, что парили над Невой и рылись в городских помойках, перелетали с дерева на дерево вслед за продвигающимися вперед лодками.
Жутковатое место, которому только и не хватало какой-нибудь вызывающей дрожь истории. И, кажется, Юрик верно оценил
— Бу!
Рогозин непроизвольно вздрогнул, снова едва удержавшись за веревку, Моня недовольно оглянулся, сплюнул в воду и уничтожающе посмотрел на якута.
— Заткнись! — донеслось от мотора борисовское распоряжение.
— Испугался? — участливо осведомился якут. — Ты не бойся…
— А я и не боюсь, — дернул плечами Рогозин.
— Зря, — загадочно подмигнул Юрик. — Съедят абаасы твой кут, что станешь делать?
— Что съедят?
— Душу, паря, душу.
— Не слушай этого дурака, — посоветовал Моня. — Абаасы в первую очередь прибирают старых якутских пьяниц. А человек под покровительством чужого сильного духа для них недоступен. Ты крещеный?
Рогозину совершенно не нравился разговор. Еще со времен босоногого детства он не любил страшные истории о потусторонних существах. Никогда не смотрел «Омэн» или «Изгоняющего дьявола» и прочую киножуть про зомбаков, чертей и остальную нежить. Хорошие простые комедии он предпочитал любому триллеру.
— Сам ты дурак, — сварливо заявил якут, опередив ответ Виктора. — Вот это видел?
Он показал ему кулак с выпрямленным средним пальцем, но Моня обратил внимание не на откровенное оскорбление, а на тряпку, обмотанную вокруг запястья — ту самую, что пару минут назад Юрик предъявил Рогозину как наилучшую защиту от потусторонних сил.
— Ух ты! Матрена дочкину юбку не пожалела?! Чем же ты ее, старый пьяница, умаслил?
— Не твое дело, паря, — осклабился якут, показав под жидкими усами пожелтевшие от табака зубы, комплект которых был явно не полон. — Тебя как зовут? — обратился он к Виктору.
— Рогозин. Виктор. Даниилович, — отрывисто ответил Рогозин из-за того, что лодка в очередной раз подпрыгнула на кильватерной волне. Он уже знакомился с Юриком, но тот, кажется, забыл его имя.
— Крещеный?
— Да, в детстве. Но в Бога не верю. Нет его.
— Может и выживешь, — недобро прищурился якут. — Но я в это тоже не очень верю. Не поддерживают духи того, кто в них не верит. Только пакостят. Бойся одноглазых и одноруких чучун. Это слуги Улу Тойона — повелителя нижнего мира! Великого Господина — так его еще называют! Так-то паря. Ты куришь?
— Нет.
— Давай сигареты мне, а я тебе за это вот такой кусочек дам, — якут принялся разматывать с запястья тряпку. — Он, паря, правда, не на тебя заговорен, но как-нибудь поможет, наверное.
— Юра! — донеслось с кормы. — Ты мне зачем новобранца запугиваешь?
— Нет, Олег, не запугиваю. Просвещаю! — оправдался якут, одновременно протягивая Рогозину маленький обрывок материи. — Здесь живет сильный иччи — повелитель вещи. Матрена приказала ему помогать мне. Он нас с тобой защитит. Чего вылупился, паря? Сигареты давай!
Рогозин полез в рюкзак. Курить он все равно не собирался.
— Слышь, ты, просветитель, я тебе вот что скажу — если парень откажется ночью смену стоять, то стоять будешь ты. Понял? — громко посулил Борисов.
— Да, — крикнул в ответ Юрик, принял из рук Виктора две пачки и отвернулся на минуту — спрятать их в свою котомку, расшитую кожаными кистями и увешанную металлическими бляхами со странным орнаментом. — Я прочитаю алгыс, попрошу иччи быть с нами обоими. Только ты далеко от меня не отходи, а то иччи не сможет тебя защитить.