Здесь ставим крест
Шрифт:
Формально мы с ним оба – журналисты. Но он ни дня не работал. Никогда. Опека его со стороны матери была тотальной и всепоглощающей. Мама привозила его на занятия на машине, приводила к самим аудиториям в здании университета и ждала его с занятий возле дверей, иногда прислонившись ухом к косяку дверей, пытаясь узнать, что происходит в самой аудитории. Это было безумно странно. Ему не раз и не два сказали об этом, после чего он нашел в себе силы поговорить с матерью, и та стала ждать его на скамейке возле здания университета. Так прошло целых два дня. А потом Андреа разбили нос.
Дело
Когда Андреа записался в секцию бокса, смеялись все, утверждал Александр Николаевич. Пожалуй, кроме матери. Ее рядом с сыном больше не видели. Что там между ними произошло, знают только они сами, но факт остался фактом: Андреа стал ходить в университет со спортивной сумкой, а не с мамой. И боксом он занялся безумно серьезно.
Настолько серьёзно, что какое-то время мы не виделись, хотя учились на одном курсе одного университета. После получения дипломов мы стали видеться довольно часто. Оказалось, что мы живём в одном районе и предпочитаем бегать утром по выходным. Потом он пригласил меня к себе, где познакомил с Олей – своей девушкой. Отношения у них были довольно странные: какими-то периодами они жили вместе, потом врозь, но при этом оставались парой, потом снова жили вместе. В какой-то момент Оля уехала куда-то в Европу, но довольно быстро вернулась. Андреа философствовал, и его дверь всегда оставалась открытой для Оли.
Несколько раз Андреа пересекался с моими знакомыми и родителями, но никому из них не нравился. Он был заносчив, беспечен, нигде не работал и всем этим гордился. Ему нравилось выделятся среди всех своим именем, и он жутко внимательно следил, чтобы его не называли Андреем. Только Андреа.
Секрет такого необычного имени таков: его мать родила его от итальянца Андреа, с которым познакомилась в Сочи на отдыхе. В память об этом своем романе она дала сыну имя его отца. Отчество она адаптировала для нашей страны, видимо, посчитав, что не совсем обычного имени для привлечения внимания будет достаточно. Фамилия же оказалась у Андреа мамина, поскольку, как он сам всем рассказывал, страсть мамы была настолько всепоглащающей, что фамилии своего возлюбленного она спросить не удосужилась. В общем, у Андреа в жилах должна была течь итальянская кровь. Проверить это не представлялось возможным, а в качестве доказательства сам Андреа приводил невесть откуда в нем взявшуюся любовь к "дольче вита" и искусству.
В какой-то момент мы перестали видеться. Не было никаких обид, ссоры или чего-то подобного. Просто он перестал бегать в парке или стал бегать в другое время. Пару раз мы
Андреа, как я уже сказал, никогда и нигде не работал. Он не скрывал источники своего дохода: три однокомнатных квартиры в Москве позволяли ему вести жизнь безбедную и праздную. Он с презрением относился к работе как к таковой, деньги обсуждал редко. Я мог только догадываться, но по моим расчётам получал он около 90 тысяч в месяц, что было несколько больше, чем платили мне в редакции.
Я не завидовал его жизни. Я не понимал, как он живёт.
4
Во все тяжкие
Ненависть
Бывало и хуже
– Привет! – сказал я, не сумев придумать ничего другого.
– Ты не представляешь, как я рад тебя видеть!
Я вообще не представляю, рад ли он меня видеть. Но я ставлю свой поднос, нахожу пустой стул за другим столиком, вежливо спрашиваю у одиноко сидящей женщины, могу ли его забрать и, получив утвердительный ответ, сажусь напротив Андреа.
– Как ты здесь оказался? – бесцеремонно спросил он меня.
– По работе, – буркнул я. Суп уже успел остыть, но, по моим соображениям, он был всё равно лучше, чем чизбургер.
– По работе? Ты сюда ездишь работать?!
– Иногда. Большую часть работы я могу делать и дома, но вот иногда приходится приезжать…
– Фух! – выдохнул он, словно это ему приходилось работать, а не мне. – Слава Богу, что тебе не приходится ездить сюда каждый день!
«Какая ему разница, куда и когда я езжу?» – подумал я.
– Большинство людей тратят столько времени, чтобы просто прокормить себя! Я даже не представляю, как так можно жить?
Я отлично себе представлял, поэтому мне было нечего сказать.
– Это же ужасная жизнь! Каждое утро поднимешься ни свет ни заря, второпях ешь, одеваешься, едешь чёрт его знает куда, вкалываешь практически весь день, а потом едешь обратно… А ещё это вонючее, грязное метро! Все потные, грубые, так и норовят наступить тебе на ногу! Невероятно ужасно! Разве это жизнь?
Паста, сыр в которой уже успел стать больше безвкусным клеем, нежели сыром, была тоже лучше чизбургера.
– Что делать? – философски сказал я, на самом деле не представляя, что надо отвечать на такие рассуждения.
– Как «что делать»? – вдруг встрепенулся он. Я даже испугался. Никак не ожидал, что он ответит или вообще заметит мою реплику. – Надо жить!
Чуть тёплый чай я бы не стал сравнивать с чизбургером. Холодный чай – это просто помои. С моей точки зрения.
– Жизнь создана для удовольствий, а не для того, чтобы толкаться в метро в час пик! Вот тебе нравится чай, который ты сейчас пьёшь?
– Нет, – откровенно признался я. – Он остыл.
– Так зачем же ты его пьёшь?
– Потому что я хочу пить, а ещё я потратил на него деньги.
– Деньги…
Пока я ел суп и пасту, мысли Андреа были для меня полным бредом. Но вот благодаря остывшему чаю я начал его понимать.
– Да, я бы сейчас не отказался был заплатить за горячий чай, – сказал я.