Здесь стреляют только в спину
Шрифт:
Посреди поселка стояло здание свежей постройки. Окрашено зеленой краской, нижний этаж мощнее второго, на втором – резные наличники, наверху – вроде крохотной башенки с узкими оконцами. («А вот и Храм, – проинформировал Борька, – он же резиденция Учителя и пулеметное гнездо».) На задворках Храма – два обветшалых барака, отремонтированная двухэтажка, множество каких-то курятников, свинарников, коровников. В стороне осталось картофельное поле. Несколько молодых людей смиренного вида и разного пола ползали на корточках, пропалывая жиденькую ботву (картошка в нашей зоне рискованного земледелия навязчиво напоминает горох). Очевидно, трудотерапия в этом городе Будущего решительно не предусматривала малую механизацию (тяпку). За полем потянулись дощатые склады, амбары, смоленые бочки для копчения. Под
– Как они зимой-то здесь выживают? – прошептала Невзгода.
– Печки топят, – буркнул Борька, – молятся, медитируют. Сутками сидят и думают о том, как в точке тантьен, ниже пупка, образуется энергия. Из чего возникает жизнь и куда катится. Иногда снег отгребают. Продвинутые охотятся, по мишеням постреливают... Кстати, не удивлюсь, если в этом гадюшнике обнаружится спортзал.
– И дизель-генератор, – добавил Сташевич. – Мазут покупают у магалайцев: наверняка им привозят. Не сидеть же без света.
– А связь у них есть? – спросила я.
– Безусловно. Третье тысячелетие, дорогуша – где ты видела преуспевающих бизнесменов без средств связи? И радиорубка, и радиоточка, и спутниковое телевидение для избранных. Но нам до связи не добраться, не обольщайся. Кругом охрана...
Нас загнали в низкое строение, похожее на сарай (за сараем я отметила две ржавые цистерны и мимоходом удивилась: зачем они у столь убогой постройки?). Но внутри сарая все было серьезно: бетонные боксы, под ними – сырое подвальное помещение с зарешеченным оконцем у потолка. На полу – обветшалая матрасня, в двери – глазок для подсматривающего. Над дверью – лампочка, заросшая плесенью. Со времен воцарения в стране ГУЛАГа это светотехническое изделие, пожалуй, ни разу не включали.
Охранник подтолкнул замешкавшегося в дверях Турченко, холодно оглядел нас, сгрудившихся под оконцем.
– Ну, скажи что-нибудь, – попросил Борька.
Цербер смерил его равнодушным взглядом и вышел из камеры, хлопнув дверью. Засов не скрипел, задвинулся мягко – видимо, им часто пользовались и периодически смазывали.
Помолчали, свыкаясь с полутьмой.
– Хорошо проводим выходной день, – заметил Турченко.
Камера была довольно необычной. Из стены торчали ржавые концы арматуры. На потолке имелся люк непонятного назначения. Пол камеры был утоплен относительно уровня порога сантиметров на двадцать. Вровень с низом двери тянулась полустертая полоса, а на ней напротив входа выделялось круглое отверстие, заросшее сохлой грязью.
– Крыс запускают, – задумчиво почесал щетину Сташевич. – Чтобы скучно не было.
– Или нервные паралитики, – предложил не менее бодрую версию Турченко.
Борька осторожно прикоснулся к запекшейся ране на губе.
– Болит, зараза... Ладно, господа сидельцы, строить гипотезы не будем... – Покосившись на дверь, он понизил голос: – Проведем инвентаризацию. Вынимайте у кого что затырено. Ножи, булавки, боеприпасы...
Явно смущаясь, Сташевич полез за обшлаг рукава и извлек бритвенное лезвие в упаковке.
– «Нева»? – кисло осведомился Борька.
Сташевич виновато улыбнулся.
– Обижаешь, начальник. «Спутник». Для бритья подходит.
Я не мужчина, конечно, к огромному облегчению, но, подозреваю, это высший пилотаж – побриться лезвием, не вставленным в станок.
Турченко нашел в тайнике за подкладкой складной «Викторинокс» с полезным сапожным шилом. Невзгода – пилку для ногтей. Я – моток очень тонкой рыбачьей лески загадочного происхождения.
– Ну, вы, блин, даете, халтурщики, – обозрев все это благолепие, расстроился Липкин. Всунул руку в левый рукав и произвел на свет небольшой «складишок» с кнопочным устройством. – И у нас в активе негусто, но
Глубокий анализ обстановки картину не прояснил и перспектив не добавил. Мы пытались ответить на два вопроса: а) почему мы здесь? б) что делать? Почему сектанты хватают людей, мирно плывущих по реке? Ну, допустим, охотились по утрянке, уток постреливали в бассейне Хананги, увидали незнакомцев (а незнакомцы при оружии). Так нехай себе плывут! Но нет, шли за нами вдоль берега, дожидаясь, пока пристанем. А кабы не пристали? Отвязались бы? Огонь открыли? Вот и спрашивается, зачем мы им понадобились? Неофитов не хватает? Ерунда. В этой стране, как нигде, переизбыток инертных, безвольных, разочарованных в жизни молодых людей. Хватай любого да насилуй... Правдоподобный вариант выглядел наиболее угрюмо: верхушка секты имеет связь с одной из групп, заинтересованных в грузе с «Як-40». Ориентировки получили еще вчера, после нашего исчезновения в таежной клоаке. Разослали наудачу, на всякий случай. Пятеро оборванцев с рюкзаками и оружием – с другими не спутаешь. Отсюда понятно стремление секты прибрать нас, изолировать и сдать с потрохами, прогнувшись перед боссами. Ну а нам-то что делать? Терпеть? Ожидать прибытия господ из спецслужб, которые прибудут то ли завтра, то ли в августе, то ли через полчаса?
Побег откладывался на неопределенное время. Ограду и бультерьеров здесь не держали, но имелась тюрьма, похожая на настоящую. В теории вырвемся, а дальше? Стрелков полный поселок – а эти «ворошиловцы» не упустят шанс поразмяться на бегающих мишенях.
Оставалось ждать. Нас сводили в туалет – грязный закуток с тремя живописными отверстиями. Потом мы валялись на матрасах, отходя от побоев. Прослушали лекцию Сташевича о наличии и путях развития тоталитарных сект в Сибири. «Сахаджа-йога» – специализирующаяся на убийствах собственных детей; «Фалуньгун» – известная массовыми самоубийствами адептов; «Аум-сенрикё» – успешно переименованная в «Алеф»; «Трансцендентальная медитация» – замедитировавшая народ до того, что люди забывают собственные имена; «Мертвая вода» – полный бред о «раздробленном теле единого русского народа»; «Дети бога» с добрым дядюшкой Мо и его идеями «любить» всё, что шевелится, в том числе двухлетних детей; «Церковь последнего завета» – под руководством сержанта милиции; дианетики, мормоны, иеговисты, секта Муна, Акбашева, неопятидесятники... Турченко дополнил лекцию конкретными примерами о «религиозной» деятельности упомянутых – с леденящими кровь подробностями. Борька Липкин облек это дело в рамки сатиры. Невзгода рассказала об институтской подруге, доведенной сайентологами до состояния зомби, а далее подвергнутой страшному наказанию – исключению из организации, когда объект уже не в состоянии прожить без накачки и сходит с ума. Я вспомнила про коммуну знаменитого доктора Столбака, классического недоучки с теорией «трудотерапии» – воспитания детей адскими побоями, унижениями, работой с утра до ночи и лечением всех болезней хлорэтилом в анус (потом ученые-медики возмутились, накатали «телегу» – он сменил метод: стал лечить электротоком, но туда же).
Звякнули запоры – принесли еду. Двое скромных юношей внесли увесистый чугун, пять ложек и похожую на лаваш пережаренную лепешку. Третий скромный юноша, стоя в дверях, держал нас на прицеле. Приятного аппетита не пожелали, отделались молчанием.
– Хай, избранные, – приветствовал сектантов Борька. – Есть желание поговорить со старшими. Пришлите-ка нам апостола... или кого-нибудь из замполитов.
Ответом послужил лязг замков.
В чугуне присутствовала желтоватая жижа с запахом фасоли, гнилой картошки и совсем немного – мяса.
– Я бы поостерегся, – задумчиво выразил свое отношение Турченко. – Могу представить, какая доза химии в этом, с позволения сказать, блюде.
Но есть хотелось зверски. Приняв на веру заверение Невзгоды, что от одного раза не зажужжим, мы застучали ложками. Суп оказался худо-бедно съедобным – общепитовский вариант: жирности ноль, соли мало, зато фасоли – на три поноса.
Опять загремели засовы. Молчуны забрали посуду, бросив на тряпище стопку воняющей дезинфекцией спецодежды – что-то наподобие комбинезонов с лямками (в таких пластаются грузчики и маляры в солидных конторах).