Здесь стреляют только в спину
Шрифт:
– Переоденьтесь, – бесцветно вымолвила стража. – Вам же будет удобнее. А сапоги оставьте свои.
– Серьезная заява, – прокомментировал Борька, когда дверь закрылась, а к нам вернулся дар речи. – Что делать-то будем, а, коллеги? Бунтуем на корабле?
– Мне кажется, рано, – качнул головой Турченко. – Не надо злить братву по мелочам. Чего вы дергаетесь? Наше рванье никто не конфискует. А тут новое, ненадеванное...
Но это унижало морально. Я даже не помню, отвернулись ли мужики, пока мы с Невзгодой влезали в пыльную брезентовку. Лично нас это не смущало, их – не знаю.
В третий раз открылась дверь. Я ощутила дрожь в коленках – в проеме, набычась, стоял «Кудеяр»...
Абсолютно жуткое создание.
– Вы будете наказаны, – процедил он сквозь бороду, – за нападение на наших людей. А ну, живо выходи на улицу!
Он отступил, освобождая проход. Каков нахалюга! Мы напали на его беззащитных людей?!
В коридоре стояли два цербера с автоматами на изготовку.
– Ладно, пошли, – вздохнул Борька, нахлобучивая кепку, – посмотрим, что да как. Не будут нас убивать. Не выдавали бы тогда спецуху...
Не думаю, что нас хотели перевоспитать. Есть иные методы воздействия. Задача ставилась сугубо направленная: сломать. А попутно занять делом, дабы не предавались вредным мыслям. Нас выгнали в поле, под палящее солнце.
– Работать до оврага, – сверкая глазищами, приказал «Кудеяр». – Остановки недопустимы. Лентяи будут наказаны.
Поставил задачу и убрался в поселок, оставив нас в чистом поле с тремя мордастыми охранниками. До оврага полосой метров в семьдесят тянулись картофельные грядки, заросшие осотом. А вернее сказать, тянулись заросли осота, кое-где помеченные картофельными всходами. Осот надлежало удалять (полоть картошку, иначе говоря). Каждому из нас отвели пятиметровую полосу. Товарищи по несчастью быстро сообразили про качание прав: встали в позу и заработали руками. Я оказалась менее подготовленной. Вырвала несколько кустов, и мне это решительно не понравилось. Острая листва резала пальцы. Голову пекло. Заметив мою нерешительность, один из церберов подошел поближе. Здоровенная такая орясина с узкими глазами и наколкой парящего орла на запястье. Очевидно, местный пастырь не гнушался отбирать в ряды «продвинутых» бывший уголовный сброд.
– Послушайте, молодой человек, – сказала я, не вставая с корточек, – я не прошу у вас средство малой механизации, но не могли бы вы принести верхонки? Трава режет пальцы, очень больно, знаете ли...
Я поймала взгляд Сташевича, исполненный жалости. С него уже хлестало, но он помалкивал. Цербер смотрел на меня с любопытством. Я принялась медленно подниматься на ноги.
– А также воду и что-нибудь на голову. Мы заработаем тут с вами солнечные удары...
Не знаю, как насчет солнечного, но удар я заработала прямо на месте, не отходя. Мощная оплеуха в контуженное ухо швырнула меня на колени. Голова взорвалась, как пороховой склад.
– Работать, – кратко распорядился урка.
Давясь рыданиями, я схватилась за острые листья. Повсеместная практика тоталитарных сект: побои, каторжный труд, опять побои... Через пять минут бестолковой работы начался сущий ад. Руки кровоточили, пот заливал лицо. Остальные трудились не жалуясь, а меня ломало, как наркоманку. Уж лучше бы через тайгу продиралась... А где-то через полчаса, балансируя на грани обморока, я узрела и вовсе возмутительную картину: Борька Липкин мило общался с татуированным охранником. Почти не работал! Умеет же найти подходы, подлец! «Работать!» – орали остальные конвойные, но Борьку это уже не касалось. Потихоньку вытягивая кустики, он что-то заискивающе вопрошал у молодчика, а тот охотно отвечал, увлеченный своим словоблудием.
– Перерыв пять минут! – объявил охранник.
Мы попадали в свеженарванную траву. Церберы отошли – общаться с нами им было неинтересно. Я лежала полумертвая и просительно смотрела в небо. Остальные занимались тем же. Кроме Борьки.
–
– Во всяком случае, мощное, – перебил не в тему Турченко. – После Первой мировой на северо-востоке Франции случались небывалые урожаи.
– Ага... Вторым тестом Владимира на профпригодность стало чистое, то есть без засветки, убийство авторитета Шарапа...
– То есть гэбэ и близко не сидело, – ухмыльнулся Сташевич.
– Ага... Теперь татуированный – начальник крыла охраны. По-армейски – отделения. Старший брат Духовной Революции – во как. Кто «пробудиться» не желает, становится объектом тренировок охраны. Метелят, как грушу.
– А мы желаем будиться? – осторожно осведомился Турченко.
– Встать! – заревел охранник. – Работать!
Последующий раунд «трудотерапии» я восприняла как-то проще. Но до места перекура ползла на четвереньках – ноги не ходили.
– У нас есть шанс пробудиться, – продолжал развлекать отдыхающих Борька, – если проявим жизнелюбие и сознательность. Паства нас примет... А теперь по лицам. Упырь со шрамом есть непосредственный начальник брата Вовы наставник Аврелий – это, кстати, его настоящее имя, – руководитель местной секьюрити. Он не шеф – так, «подшефник». Хозяин здесь один – его называют Учитель. В редких случаях – Пастырь. Узреть это чудо можно после ужина во время вечерней молитвы. Я думаю, узреем. В остальное время это трудно: Пастырь размышляет о сущем в своих скромных апартаментах. Пастырь в секте – Бог и Закон. Он регулирует распорядок, лично решает, кто с кем спит и кто кого воспитывает. Зодиакально-магически выясняет, что от брака, скажем, брата Дмитрия с сестрой Еленой родится боец за веру, а в результате сожительства с сестрой Вероникой от Пастыря родится новый Мессия. Понимаете идею? Венчают в Храме, развенчивают приказом. Особенности быта – казарма. В бараках – разделенные занавесками «комнаты». Всем слышно всё. Мебель – не Европа: койка, стол, табуретка, вешалка. Вода общая, удобства на улице. Повседневную одежду вы видели. Есть еще парадная – это собственная, но без чекух и лейблов. В парадное облачаются на праздники... О, не поверите, но с праздниками вообще умора. Новый год, 8 Марта, 7 Ноября, 23 Февраля – как у всех добропорядочных людей. День Пробуждения – это вроде дня Независимости; день Общины – это вроде дня Города – кстати, он завтра; день Воплощения Учителя – то есть день рождения главной жабы в этом болоте – у них считается, что пережившая сотни инкарнаций личность Учителя, побывавшая и А. Македонским, и Буддой, и Христом, и Магометом, воплотилась в сибирского младенца...
– У тебя феноменальная память, – похвалил Сташевич.
– У меня и ума палата, – не поскромничал Борька, – только кто ценит? Кстати, для особо страждущих: можно податься в скопцы – есть такой вид услуг. Добровольная кастрация... Если ты баба, то отрежут груди и клитор; будешь ходить и распевать: «Царство не от мира, царство от Духа, кто его принял, стал легче пуха»...
– А что, мне нравится, – пробормотала Невзгода.
– Я так понимаю, твой Штыкман не лев, – хохотнул Турченко.