Здесь умирает надежда
Шрифт:
Но это продолжалось недолго.
— Привет, дорогая, — пробормотал я, садясь на стул рядом с ее кроватью. Ее глаза были закрыты, волосы убраны с лица, скулы измождены, губы почти синие.
Я схватил ее за руку. Она была такой маленькой. Так чертовски холодной. Я согрел ее ладонь, поднося к губам.
— Можешь спать, сколько захочешь, — прошептал я, не сводя с нее закрытых глаз. — Будет тяжело, когда ты проснешься. Но я здесь. Я буду здесь. Напомню, что ты сильная и пройдешь через это. Ты переживешь.
Единственным ответом был непрерывный
РЕН
Карсон был у моей кровати, когда я проснулась. Его рука была в моей. Тяжелая, сухая, надежная. Я хотела содрать с себя кожу.
Если бы у меня были силы, я бы отдернула руку. Но их не было.
Я все поняла еще до того, как доктор сказал мне.
Какие бы лекарства они мне ни давали, я чувствовала онемение, как будто конечности сделаны из ваты вместо плоти. Боли не было.
Только пустота. На лицах медсестер было какое-то выражение. В комнате висела печаль, которая исходила от меня. Изнутри. Я покрывала всех своей прогорклой пустотой.
Карсон был рядом, когда доктор сказал мне об этом. Его рука была крепко сжата в моей. Я видела это, а не чувствовала. Костяшки его пальцев побелели. Выражение его лица было чужим. Безнадежность с оттенком ярости, с явным опустошением. Он тоже знал об этом до того, как доктор сказал. Я задавалась вопросом, когда ему сказали.
Представляла, что он стоит там, в больнице, один, и слышит эти новости. Это причиняло мне боль глубоко внутри, где я все еще могла чувствовать.
Они сказали, что я могу ее увидеть.
Обнять ее.
Они сохранили ее для меня. Интересно, где ее держат. Не в тех крошечных, прозрачных кроватках, как в фильмах. Не в комнате, полной младенцев, извивающихся, кричащих, моргающих и привыкающих к миру, в который их втолкнули.
Конечно, они не стали бы держать ее там.
Тогда где же, гадала я? Где-нибудь в холодном, тихом месте, где она лежит одна. Она не чувствует холода, ничего не слышит. На самом деле ее здесь больше нет.
Я сказала «нет». Доктор попытался мягко убедить меня изменить свое мнение. Для исцеления.
Я уставилась на него. Чертовски ненавидела его. За белый халат, слабую линию подбородка, дорогую стрижку, несомненно, образование в Лиге Плюща и невероятно богатых родителей — я знала, как распознать детей из трастового фонда, точно так же, как я могла распознать поддельную «Шанель». Возможно, он пытался вызвать сочувствие. Или, может быть, просто говорил то, что ему посоветовал какой-то психотерапевт.
Он никак не мог знать, что я чувствую. У него был член и надменный вид, который говорил, что он понятия не имеет, что такое настоящая боль. Он отстранен от всего этого. Он приходил и делал разрезы, разговаривал с пациентами и перекладывал большую часть работы на медсестер.
— Исцеления? — повторила я. Мой голос был хриплым. Сухим. Как будто я кричала. Неужели я кричала? Может быть. Не помню.
Это единственное, что я запомнила. Единственное, что никогда не забуду.
— Думаешь, знаешь все об исцелении, потому что научился зашивать плоть после того, как все из нее вырвал? — Теперь мой голос стал намного выше.
Я почувствовала, как тело Карсона придвинулось ближе, вжимаясь в кровать, но он не прикоснулся ко мне. Я не могла вспомнить, прикасался ли он ко мне с тех пор, как я проснулась.
Кровь отхлынула от лица доктора, и я увидела, как его охватила паника, когда он столкнулся с тем, чего боялся каждый мужчина: истеричной женщины.
— Я, эм, может быть, мне следует…
— Может быть, тебе стоит заткнуться и не говорить, что, по-твоему, я должна делать, — прошипела я.
Он почти выбежал за дверь.
Я долго смотрела на эту дверь. Карсон оставался рядом со мной. Мы почти не разговаривали с тех пор, как я проснулась. Я едва могла, бл*дь, смотреть на него. Врачи и медсестры входили и выходили. Но теперь тишина была такой плотной, что я тонула в ней.
— Я не могу ее видеть, — сказала я Карсону, теперь мой голос дрожал. — Я не могу этого сделать. — Я представила, как держу крошечный сверток, я представила, как вижу ее, слишком маленькую и невероятно красивую. Я представила ее с темными волосами, как у отца.
Все мое тело начало трястись.
— Я не могу ее видеть, — повторила я, слезы катились по щекам.
Карсон забрался в кровать и баюкал меня в своих объятиях. Я понятия не имела, как он это сделал, не потревожив машины, к которым я была подключена, не причинив мне вреда.
Хотя больше ничто меня не ранит сильнее.
Я уткнулась ему в грудь и пожалела, что не могу спрятать свое лицо подальше от всего мира.
Он крепко обнял меня. Погладил по волосам.
— Я не могу ее видеть, — сказала я ему в третий раз, мои слова были приглушены его грудью. — Если я ее возьму, то никогда не смогу отпустить.
Я почувствовала, как тело Карсона вздрогнуло. Он перестал гладить мои волосы на несколько секунд. Затем продолжил.
— Я знаю, — ответил он невероятно тихим голосом. — Я знаю, дорогая.
Была середина ночи. Никто из нас не спал. Тусклый свет исходил от лампы в углу, которую включил Карсон, как будто почувствовал, что я не могу находиться в темноте.
Но мне также не очень нравилось находиться на свету. Я ненавидела перспективу нового дня, необходимость оставаться в нем. Все переживать. Мне нравилось сидеть посреди ночи, с тусклым светом и тихими коридорами. Это нечто среднее. Здесь ничто не казалось таким реальным. Таким же тяжелым.