Здравствуй, 1984-й
Шрифт:
Вечером, делая записи, я понял, что могу подставиться, и, взяв новую тетрадку, стал переписывать информацию, попутно украшая картинками свободные от записей места. Толик неплохо рисовал, особенно голых баб и почему-то лошадей.
Записи стали выглядеть так:
«ЧбА – дура экспериментаторша86».
Вместо: «Чернобыльская катастрофа на атомной станции – весна 86-го, из-за эксперимента».
Ясно, что это нелепо и по-детски, и серьезные дяди размотают все на раз, но тут просто тетрадка с голыми бабами и каракули непонятные – полистают и бросят, если кто увидит случайно,
В понедельник утром отец, не слушая мои возражения, взял меня с собой на работу.
– Что дома сидеть? Там калыма много у нас, и колхозной работы много, – пояснил он, лелея, видимо, мечту, что я пойду по его стопам и никуда не поеду.
Попав очередной раз к нему на работу, я отметил, что у него действительно полный порядок, чистота и дисциплина. Да и колхозное мясо при мне за неделю работы ни разу никто не брал. Может, конечно, это из-за калыма – «пейзане» платили и мясом, и рублями. За неделю каторжного труда я заработал тридцать пять рублей, каковые и были торжественно мне вручены в виде четвертака и десятки.
– Это за неделю! А посчитай за месяц? – напрашивался на восторги отец.
Да ну нах! Я за неделю чуть не умер. Может, и втянулся бы потом, но это не работа моей мечты точно. Да и деньги это хорошие для колхоза, но все же мелочовка, по моим понятиям. Батя еще рублей сто пятьдесят получал в колхозе, плюс столько же на калыме, и триста рэ казались ему громадной суммой, тем более потратить у нас и некуда их. Он копил на машину и стоял в очереди уже давно. По-моему, на машину у него есть уже. Деньги хранились на бабкиной сберкнижке. Я записал себе на память, что будет гиперинфляция, и надо не забыть потратить деньги. Переписывать записи в новую тетрадку я закончил где-то через неделю и сжег в печи старую.
Первого июля поехал в райком комсомола, вернуть деньги за билет. Дело хоть и несрочное, но все же. До города меня довез бабкин знакомый, который собирался туда по своим ветеранским делам. Жига-«копейка» домчала нас туда без проблем, а дед за всю дорогу сказал всего два слова:
– Стекло прикрой.
И вправду, ехать по пыльной дороге с открытым окном – то еще удовольствие, а с закрытым в машине жарко, короче, куда ни кинь – всюду клин. Выйдя на простор и поблагодарив деда, я с удовольствием потянулся. Солнце по причине утра еще не жарило, но население было опытным и одето легко. Купил мороженое. Сижу на лавке около райкома комсомола и наслаждаюсь жизнью. Смотрю с удовольствием на женские ножки, выбирая молодых и красивых барышень. Женщин постарше или страшных я вниманием обделял. Таковых около комсомольского центра района было немного. В общем, я эстетствовал. Что мне не нравилось в девушках этого периода, так это прически – мерзкие начесы, накрученные кудри и прочие некрасивые, с моей точки зрения, парикмахерские изыски. Хотя вон одна пошла с каре, еще и покрасилась в радикально черный цвет, чем очень выделяется. Стройненькая, миниатюрная. Закадрить попробовать?
– Девушка, вы такая красивая, можно с вами познакомиться? – решительно встаю я и понимаю, что уже знаком с ней!
– Штыба,
– Ты просто ангельски красива, очень тебе и прическа идет, и цвет, – честно говорю я, не подавая вида, что обознался. – Я, как увидел, сразу понял, что мы просто обязаны в кино сходить! А почему ты сказала «пришлось»? Что случилось?
– Не врешь? – пристально смотрит на меня девушка и добавляет грустно: – Испортила я, когда агитацию рисовали, свои волосы краской этой дурацкой, на олифе. Волосы слиплись, я их остригла и покрасила.
– А-а-а… производственная травма! – догадываюсь я.
– Можно и так сказать, – улыбка тронула пухлые губы комсомолки в первый раз за разговор.
– Так что насчет кино? – раскручиваю я.
– На «Зиту и Гиту»? – спрашивает Шурка.
– Почему на них? – удивляюсь я, вспоминая, что видел его в детстве раз пять.
– Потому что его сейчас крутят, ну, утром что-то детское еще, – говорит девушка и добавляет: – Только я почти что замужем, не боишься?
– Я тебе замуж не предлагаю, просто погуляем, посидим в кафе, – вкрадчиво продолжаю уговаривать ее.
Шурка меня осматривает заново с ног до головы. А я одет в новый спортивный костюм и даже подстрижен бабкой коротко под горшок.
– Лучше, наверное, в кино, там темно и никто тебя не увидит, – решает она. – Да и откуда у тебя деньги на кафе?
– Заработал в колхозе, – почти не вру я и достаю новенький четвертак, выданный по итогам работы папашей.
– Неплохо, – искренне говорит девчонка. – А что делал?
– Мясо делал, в убойном цехе работал, – тушуюсь почему-то я.
А как сказать ей надо было? Убивал свиней и телят – не романтично же!
– Ничего, у нас любой труд почетен, – снисходительно, но уверенно, произносит Александра и неожиданно хватает меня за бицепс. – А ты сильный, люблю таких. Страшненький, конечно, но в кино же темно.
И кто кого клеит, я не понял? И чего, я страшный до такой степени, что со мной можно только в темноте общаться? Хотя да – морда батина, людоедская, но многим нравятся брутальные страхолюдные мужики. Дожить бы до пластических операций и подправить себе фейс? Разумеется, вслух я такого не говорю.
– Мамы всякие нужны, мамы всякие важны! Так и папы тоже в разных местах работают, мой вот в забойном цеху.
– А ты чего сюда опять? – любопытствует комсомолка.
– Деньги надо за билет получить, – озвучиваю свою потребность.
– Точно, там еще и суточные положены. Пойдем, помогу тебе, – предлагает комсомолка.
Глава 26
С ее помощью дело пошло быстрее, и уже минут через сорок я держал в руках свои кровные, вернее, из моих там только суточные по два рубля шестьдесят копеек в день. Итого чирик с мелочью на четыре дня. Хотя там четыре дня занимает дорога, а день отъезда и день приезда посчитали, по-моему, как один день. Аккуратно прячу бабкины бабки (и такое бывает!), и мы идем для начала покупать билеты в кино.