Здравствуй, брат мой Бзоу
Шрифт:
Дельфин, завидев пришельцев, перестал дурачиться и теперь просто плавал из стороны в сторону.
— Хочешь, докажу, что ему от тебя нужна только рыба? — улыбнулся Мзауч. — Смотри!
Амза повернулся к говорившему. Молодой Цугба бросил в море камень; Бзоу, оживившись, ринулся за броском.
— Вот! Думает, что рыба! Пулю тебе, а не рыбу!
— Дурак ты, Мзауч, — промолвил Амза.
Бзоу выглянул из воды, удерживая камень на носу. Завидев это, Амза рассмеялся. Мзауч сплюнул и шагнул к лодкам. Лицо его погрубело. Братья Цугба были хороши телом, но
— Кто ещё дурак?! — прошептал Мзауч; остановился; поднял другой камень.
Амза, заметив это, встал.
Феликс щелбнул в сторону папиросу.
Мзауч замахнулся на Амзу; усмехнулся; швырнул камнем к дельфину. Всплеск воды; промазал.
— Ты! — крикнул Амза.
— Ну я, и что? Думаешь, не сделаю ещё раз? — Мзауч прошёл языком по верхней губе; наклонившись, поднял очередной камень. — Буду кидать, пока не попаду.
Бзоу, наблюдая за происходящим, выглядывал из воды.
— Что ты сделаешь? Будешь смотреть, подёргивать кулачками и называть меня дураком?
— Мзауч! — негромко, но отчётливо произнёс Даут. — Положи камень и уходи. У тебя с твоим братом есть свои лодки и своя рыбалка. Уходи.
Мзауч замер; взглянул на Феликса, потом на поднявшегося Даута. Сплюнул ещё раз; уронил камень и зашагал прочь; его сапоги шумно разъезжались в мелкой гальке.
Бзоу сопровождал лодку: оставался в двух метрах от неё, часто выныривал, чтобы вдохнуть; иногда вдруг ускорялся и серой тучей проскальзывал под вёслами. Дельфин любил, крутясь по оси, плыть под самой поверхностью. Амза удивлялся тому, что даже в большой скорости Бзоу не волновал воду — она оставалась покойной, будто и не пропускала через себя двухметровую дурачащуюся субмарину. Юноша не знал, как объяснить подобное.
Когда афалина мчался, его спинной плавник, вставленный воздуху, болтался, словно короткая, но крупная бечёва.
В селе готовились к ежегодной очистительной присяге в честь Анан Лдзаа-ных. Её устраивали и многие десятилетия до советской власти, и при жизни Сталина. Случались гонения, запреты, но люди неизменно шли к богам предков. Не смущало абхазов и то, что на груди их давно висел православный крест, а в доме каждого стояли иконы Божьей матери. Капище незабытых традиций всегда вдохновляло ожидать лучшей поры.
С тех пор, как в Абхазию заселили грузин, местный люд должен был приветствовать Лдзаа-ных тайком, боясь тюрьмы и расстрелов. Нынче до смерти, конечно, никто бы не повел язычников, но сельчане собирались тайно, позволяя каждой семье послать два-три человека — пустые дома могли быть подозрительными.
Сыновья Гочуа за три дня до присяги посетили все абхазские дворы — чтобы собрать нужную сумму. Так были куплены два быка, мука, соль.
Каждый знал, когда ему нужно выйти, куда идти. Кагуа направили бабу Тину, Валеру и Амзу.
Ночная присяга не требовала заявлений или действий, но юноша волновался. На три года военной службы ему придётся забыть священную
Чтобы Бася не преследовал уходящих, пришлось запереть его в душевой. Пёс не понял такого обращения, отчего лаял, скулил и скрёбся в дверь. Даут приготовил ему миску варёной рыбы и картошку — потом извиниться за вынужденную неволю.
Валера, Амза и баба Тина вышли, когда солнце погасло за Пицундой. Дорога была пустой. Слышались голоса в грузинских домах. В кустах тёрлась о траву кошка; возле изгороди брела корова. Машин не было.
Вскоре слева и справа подступили прочие абхазы; приветствовав друг друга, они шли вместе, но заботились о промежутках в движении — чтобы не казалось это шествием. Поглядывали в грузинские дворы.
Показался многовековой тис. Кряжистый иссушённый ствол дерева сейчас представлялся жилистым горлом старика, из которого вместо головы расходился десяток ветвей — изогнутых, покрытых дряхлой, местами исчерневшей корой.
— Из тиса получается хорошая посуда, — с особым прищуром улыбнулась баба Тина.
— Правда? — спросил Амза.
— У-у! На высшем уровне! Только из неё кормят тех, кому задолжал…
Валера рассмеялся.
Деревья и кусты густели.
В лесу было темно; звёзды и луна не освещали путь, поэтому идти приходилось медленно — ногой выискивать возможные корни. Но впереди уже были заметны отблески костров.
Дубовая роща. В час ночи жрец начал церемонию. Людей было много. Здесь собрались не только жители Лдзаа, но также женщины, мужчины соседствующих сёл. Перетоптывались быки.
Во мраке, искажённом огнями, была тайна. Меж старых дубов долгому взору открывали себя духи прежних лет. Когда-то здесь собирались деды сегодняшних стариков. Слова их были такими же, чувства — схожими. От мысли этой становилось тесно. Амза подумал, что сейчас не решился бы один возвращаться домой. В темноте ожило губительное и непокорное — то, что пугало древних нартов, живших и плодившихся на этой земле. Могучие наследники Колхиды становились на колени, молили богов, которых не знали, духов, которых не видели, о спасении, о благой судьбе.
Жрец, хранитель обители священной Анан Лдзаа-ных, в дни простые был крестьянином, как и его друзья; ел рыбу, смеялся грубым шуткам; теперь он обращался к непостижному началу бытия. Жаркие костры освещали лица; широкий лес густел над спинами.
Амза следил за всеми движениями, запоминал каждый голос.
В свете огня пропал прочий мир; небо — низкое и серое; деревья — угольные и, кажется, ненастоящие. Всюду злые шорохи. Быть может, сюда спустились звери и теперь ждали лучшего мгновения, чтобы напасть. В кустах угадывалась поступь медведя; камень чудился притаившимся волком, а быстрая тень — перебегающим шакалом.