Здравствуй, нежность
Шрифт:
Например, в повести «Однажды утром и на всю жизнь» и в хронике «Природа» она так раскрывает свою любовь и глубочайшее уважение к природе: «Земля прижимает к себе благодаря силе тяжести, своих человеческих детенышей […] поливая их, питая, приводя своим дыханием в движение их паруса и лопасти мельниц […] предоставляя свои пляжи ленивым […]». И чуть ниже: «И что она узнала в 1945 году? Что ее дети, ее собственные дети нашли способ, как сжечь дотла ее поверхность. И она, возможно, по вине этих неблагодарных людей почувствовала себя в полном одиночестве, серой, голой […] и без единой птицы». [20]
20
Саган Франсуаза. Природа // Дома внаем: Сборник, 2008. (Прим. автора.)
В
Мы спрашивали себя, каковы же были причины столь необдуманного поведения людей, и не находили ответов. Она цитировала мне Селина: [21] «Я ненавижу войну, потому что воюют всегда на полях, а поля меня достали». Наверное, надо было расти в Веркоре, проводить отпуск в Нормандии, путешествовать по Непалу, скакать по плато Ло и долинам Монтаны, надо было вдыхать запах земли после дождя и испытывать чувство удовлетворения и признательности, чтобы уметь любить Землю? Наверное, Селин никогда не испытывал подобного единения с природой? Земля, о которую мы ежедневно вытираем ноги (как в прямом, так и в переносном смысле), была, есть и остается нашим единственным прибежищем. Другого такого не будет уже никогда. Так мы и делились нашими переживаниями, чтобы потом воодушевиться произведениями Пруста, Писсаро, Моне и Жорж Санд. Моя мать считала, что природа для всех одна, и все мы — ее дети: люди, лошади, собаки, кошки, львы, пауки, носороги.
21
Селин — литературный псевдоним романиста Луи-Фердинана Детуша (1894–1961). Селин — это имя его бабушки и одно из имен матери. Считается, что Селин является самым переводимым французским писателем ХХ века после Марселя Пруста.
Любовь моей матери к природе была настолько сильна, что ни к чему другому она больше не испытывала подобного чувства. Эту любовь питали образы счастливого детства, проведенного в Веркоре; воспоминания о долгих конных прогулках верхом на спасенной от мясника лошадке по имени Пулу. Разве лошадь не олицетворяет собой идею свободы? Разве не позволяет она человеку вырваться из этой «бесконечной тюрьмы без решеток, из этих непривлекательных пустынных пространств, вставая между сокровенными желаниями и жизнью?» Быстрая, она несет всадника на полном скаку, «чтобы удовольствие смешивалось со страхом, создавая продукт, становящийся иногда самой сильной формой ощущения счастья жизни и принятия смерти». До самого конца своей жизни моя мать сохраняла эту близость с лошадьми.
«Я отношусь к десяти, пятнадцати или двадцати процентам французов или вообще людей, которые испытывают при виде лошади совершенно необыкновенную смесь восхищения, упоения и восторга». Ее мечта, если бы она, конечно, имела на то средства, состояла в том, чтобы иметь собственных скаковых лошадей. «Это единственная роскошь, о которой я сожалею, из многих, что вкусила и потеряла из-за собственной беспечности, собственной глупости, собственной лени и недоверчивости, чем с должным терпением пользовались жулики всех мастей».
Тем не менее в начале 1980-х она все же купила одну лошадь. Быстрый Стяг даже участвовал в скачках, где обычно плелся в хвосте, но в один прекрасный день, на ипподроме в Отёе, он неожиданно выиграл весенний Гран-при в скачках с препятствиями. В дальнейшем он лидировал и в ряде других, менее крупных соревнований, в частности на ипподроме Клерфонтэн в Довиле — там он без особого труда обошел своих четвероногих соперников на несколько корпусов. Цветами Быстрого Стяга были синий и черный. Никогда больше матери не доводилось испытывать большего счастья или большего возбуждения, чем когда она издалека видела, как ее питомец вырывается вперед, и победный голос диктора провозглашал: «Быстрый Стяг догоняет» или «Быстрый Стяг снова в лидерах»… Это была истинная страсть, и мне очень жаль, что это не отразили в фильме, повествующем о жизни моей матери и при этом умолчавшем, пожалуй, о самой выдающейся стороне ее личности.
Моя мать любила лошадей. Она также любила собак, кошек и не гнушалась их обществом, так что в детстве я повидал много собак, начиная от бабушкиных такс и заканчивая немецкой овчаркой по кличке
К нашему величайшему стыду, нас порядком забавлял вид огромного пса, бушующего в машине с энергией и неистовством улитки. Мне тут вспомнилась одна история, произошедшая в отеле на авеню Сюффрен. Вертеру тогда едва исполнилось два года, было лето, и мать распорядилась подать «буллшот» — коктейль на основе водки, говяжьего бульона и ворчестерширского соуса. Стояла необычайная жара, и метрдотель решил выставить две большие миски с «буллшотом» на балкон. Не прошло и минуты, как запах говяжьего бульона учуял Вертер и, будучи не в силах противиться божественному аромату, принялся за напиток, предназначенный для гостей. Он вылакал все до капельки, и, когда мать его обнаружила, Вертер уже был мертвецки пьян! Он едва держался на лапах и, даже сидя, клонился то в одну, то в другую сторону. Мать тотчас же вызвала доктора Тюилье, который предписал псу строгую диету и огромное количество воды. После этого Вертер спал три дня и две ночи подряд, закрыв морду лапами, как если бы хотел отгородиться от всего мира и не слышать больше ни единого звука.
А до Вертера у матери была Юки, которая появилась у нее сразу же после случая с аварией. Юки была беспородной собачкой, но зато с лихвой компенсировала этот недостаток происхождения понятливостью и обаянием. Шерсть у нее была черно-рыжей, а лапы и «манишка» — белые, что придавало ей некоторое сходство с официантом. Юки любила самостоятельно гулять в Брейском лесу за домом. И вот однажды она ушла, но так и не вернулась. Напрасно мы ее звали, напрасно искали — Юки пропала.
Моя мать была крайне раздосадована ее исчезновением. Естественно, что она поделилась горем со своими близкими, в числе которых оказался и ее давний друг — Жорж Помпиду (он в то время был премьер-министром). Не берусь с уверенностью утверждать, было ли настолько глубоко горе матери, либо же настолько благодетельным оказался Жорж Помпиду, но, так или иначе, к нам в деревню на поиски Юки примчалась чуть ли ни рота жандармов. Однако поиски окончились ничем. Тогда мать задействовала прессу. В своем телевизионном интервью по случаю анонса книги «Сигнал к капитуляции» мать обратилась к зрителям с призывом найти ее собаку. Когда журналист спросил у нее, не находит ли она подобную просьбу на телевидении неуместной, мать ответила: «Беспокоить вас подобным образом — довольно неловко, но я обожаю эту собаку, так что все средства хороши. К тому же зачастую газеты и телевидение порядком раздражают, так что если вдруг они могут оказаться полезными, нужно пользоваться ими без особых угрызений совести». Вместе с тем она добавила, что предпочла бы скорее быть повсеместно осмеянной, но с собакой, чем пользоваться всеобщим уважением, но без нее.
Как вы видите, моя мать действительно очень любила животных, она обожала Юки, однако не стоит считать, что она испытывала к ним излишнюю, патологическую страсть. Когда мы жили на авеню Сюффрен и мне было шесть лет, мать взяла на проживание Кармен. Это была цирковая козочка, которую укротитель заставлял подниматься и спускаться по приставной лестнице, расставленной на тротуаре посреди улицы дю Бак — и все ради каких-то грошей. Во время одного из таких выступлений мать проезжала мимо. Вероятно, в ней взыграла жалость, поскольку она остановилась, купила животное, поместила его в машину и привезла домой. Так мы и жили несколько дней вместе с козой, молодой овчаркой Вертером, пребывавшим в полнейшем недоумении относительно рогатой незнакомки, и не менее удивленным котом Мину. Кармен сразу же вплотную занялась бахромой дивана, что стоял в прихожей, и уже хотела было переключиться на шторы, но отец вовремя отвез ее в Экемовиль. По его рассказам, вид козы, горделиво восседавшей рядом с ним на переднем сиденье кабриолета «Феррари», имел колоссальный успех у проезжавших мимо автомобилистов.