Здравствуйте, Эмиль Золя!

Лану Арман

Взволнованный Золя пишет Эдмону: «Не явилось ли главной причиной его смерти равнодушие читателей, то молчание, которым встречали самые выстраданные его произведения? Искусство убило его».

Подобные соболезнования производят большее впечатление, чем принятые в этих случаях фразы. Растроганный Эдмон, человек столь же тонкого психического склада, как и брат, предлагает Золя, выражая пожелание Жюля, превратить «их давние эпистолярные отношения в тесную дружбу… Я хочу вам сказать, что в то время, когда мой брат был уже тяжело болен и мрак воцарялся в его душе, ваши статьи о „Мадам Жервезе“ скрасили его последние дни. Я вам выражаю за это свою благодарность, и пусть она будет

проявлением моей дружбы к вам, если вы того пожелаете. Ах, сударь, как я страдал последние полгода, как я несчастен! Мне никогда не забыть той скорби, которой были полны глаза умирающего, глаза покойника, ибо, увы, мне никогда не приходилось видеть на лице трупа выражение столь мучительной тоски по жизни. Всецело ваш Э. де Гонкур».

Золя вздрагивает: 13 июля 1870 года — депеша из Эмса.

Преисполненная гордости Империя, предводительствуемая испанцем, ввергается в пучину войны, не ведая того, что начинать войну надо было года четыре назад и что теперь Бисмарк уже выиграл ставку. Блестящие выскочки, наглые и глуповатые, с такой же легкостью, с какой на пирушках пускались в танцы под музыку Оффенбаха, устремляются навстречу катастрофе. Они не ведали, что это пляска смерти. Мы готовы. В июле в Сатори триста лошадей, купленных у живодера, уничтожены менее чем за три минуты из новых пулеметов «Реффи». Чего бояться? На Берлин! Золя ужасает подобная глупость; узнав 19 июля, что объявлена война, он испытывает возмущение и вместе с тем то особое чувство облегчения, которое появляется у нервных людей, когда они узнают, что катастрофа неотвратима. Золя всегда предпочитал оказаться перед лицом уже свершившегося, пусть даже ужасного факта — такова одна из наиболее характерных его черт. В то время он сотрудничает в газете «Клош» Луи Ульбаха. Человека, привыкшего проводить время в тиши кабинета, события заставляют действовать.

5 августа 1870 года, в разгар мобилизации и крайне напряженного положения в стране, Золя в статье, озаглавленной «Да здравствует Франция!», выступает в защиту мира!

«В этот час на берегах Рейна находятся пятьдесят тысяч солдат, сказавших „нет“ Империи. Они выступили против войны, против постоянных армий, против той страшной силы, которая отдает во власть одного человека благополучие и жизнь целой нации…

Республика — там, на берегах Рейна… в ее рядах 500 000 героев; они победят. И мы, мы будем приветствовать их, потому что они окажутся самыми храбрыми. Вернувшись, они нам скажут: теперь пруссаки больше не угрожают Франции, освободим ее теперь от других врагов».

При благоприятных обстоятельствах эта статья могла бы иметь такое же значение, какое впоследствии имела статья «Я обвиняю!..». Она так же прозорлива, мужественна, революционна и так же великолепно написана. В ней наряду с политическим кредо выражено кредо художника, а выраженный в ней протест — еще более разящий, потому что значение его неизмеримо выше; ей присущ тот же стиль — утверждающий, чеканный, римский. Но Франция не слушает. Историки не обратят на статью никакого внимания. Это несправедливо, но это так.

Золя обвиняется в «разжигании неуважения и ненависти к правительству и в подстрекательстве к неповиновению законам». Ему бы плохо пришлось, если бы судьба Империи не была уже предрешена. Высказав публично свои взгляды, Золя пытается вступить в армию. Но он близорук, и ему не разрешают служить в национальной гвардии. Полки уходят на фронт, Золя в отчаянии от того, что не может принести никакой пользы. 27 августа он пишет Эдмону де Гонкуру: «Из-за этой ужасной войны у меня выпало из рук перо».

Сражение под Седаном поглотило

восседавшего на коне подрумяненного императора (таким Мейссонье изобразил его на своей картине); императрица отправила его на фронт и запретила возвращаться в Париж без победы. Провозглашается Республика. Среди ее создателей — друзья Золя: Клемансо и Артюр Ранк. Золя не испытывает радости. Габриэлла охвачена страхом.

Он узнает, что в Эксе — революция. 4 сентября республиканцы направляются в ратушу. Традиция и маскарад. Они назначают новый муниципалитет, в состав которого входят Байль и банкир Сезанн. Толпа бросает в фонтан бюст императора, который теперь будет там ржаветь. Настойчиво провозглашают Республику. Валабрега и Байля, выехавших из Парижа, чтобы призвать к сопротивлению в Эксе, уже называют «франфилерами». Эмиль пожимает плечами. Габриэлла настаивает. Скоро появятся пруссаки. Г-жа Золя-мать хотела бы остаться в Париже. Что делать?

Человек, пытавшийся месяц назад встать поперек потока, отброшен в сторону. 7 сентября семья покидает столицу и останавливается в предместье Марселя, Эстаке, в «небольшом местечке, таком же как Аньер, но на берегу моря» [47] . Эмиль вновь встречается с Сезанном. Поль, втайне от родителей, живет там вместе с Гортензией Фике. Поль пишет картины. Как камень или дерево сливаются с пейзажем моря, так Поль весь растворился в величественном покое водного простора. События «осточертели ему». Гусары смерти рвутся на восток; Сезанн продвигается дальше в своей революции цвета.

47

Выражение Ренуара.

Сезанн думает вот уже о чем:

«Это по цвету напоминает игральную карту. Красные крыши на фоне голубого моря. Солнце здесь такое неистовое, что предметы кажутся мне не только белыми и черными, но и голубыми, красными, коричневыми, фиолетовыми. Я могу ошибаться, но мне кажется, что это антипод модели».

Это возмутительно и восхитительно. Хотя Золя и попал в среду, которая ему по душе, он не может усидеть на месте, негодует, хочет обосноваться в Марселе, крыши и суда которого открываются его взору. Сезанн ворчит:

«Дался тебе этот Марсель, Эмиль! Ты даже не представляешь, насколько глупы его свирепые жители! Какое нам дело до всего этого, черт возьми! Я — художник, поэтому я рисую! Ты — писатель, поэтому ты пишешь! Это ясно, как воздух!»

Но нет, все это не так просто, особенно для того, кого несколько позже будут считать скверным французом! Эмиль страдает. Ему не работается. Он и раньше часто хандрил, теперь же тоска доводит его до слез. Конечно, его не могло не волновать Средиземное море, дерзкая красота вечеров, буйабес, морской окунь с укропом, запахи моря, но он стыдится этих скромных радостей. Поэтому Поль порой кажется ему совсем чужим.

Эстак…

«Местечко, расположенное на самой окраине Марселя, в глубине гор, окаймляющих залив. С обеих сторон залива протянулись цепочки скал, а далекие острова словно загородили горизонт, и море кажется просто огромным бассейном, а в хорошую погоду великолепным голубым озером… Когда солнце в зените, море становится почти черным, оно словно дремлет между двумя белесыми скалистыми мысами, на которых лежат теплые желтые и коричневые блики. Сосны выделяются темно-зелеными пятнами на красноватой земле. Эта панорама, напоминающая какой-то уголок Востока, возникает при ослепительном свете дня».