Здравствуйте, Эмиль Золя!

Лану Арман

Что же касается тактики, то вот она:

«Защищаться, изобличая незаконность приговора военного суда, осудившего Дрейфуса».

Золя или последовательное проведение в жизнь идей!

Враждующие стороны заняли диаметрально противоположные позиции: одна — не допускать упоминаний о Деле Дрейфуса; другая — неустанно возвращаться к Делу. Генеральный штаб, подстрекаемый правыми, ответил на жестокий удар Золя глупейшей тактической ошибкой: привлечением его к суду. Мелин был прав. Если бы антидрейфусары ограничились заявлением, что «утверждения Золя не имеют никакого

значения (Дело Дрейфуса рассматривалось дважды и закончилось осуждением Дрейфуса и оправданием Эстергази. Незачем к нему возвращаться. Мы будем молчать)», Альфред Дрейфус неминуемо погиб бы.

В понедельник 7 февраля около полудня на площади Дофина остановился пароконный экипаж. Из него вышли Эмиль Золя, адвокат Лабори, Фаскель, Альбер и Жорж Клемансо. Тотчас же в толпе раздались крики:

— Долой Золя! Долой гадину!

— Здорово спелись! — оценил этот хор Жорж Клемансо.

Писатель поднимается по лестнице Дворца правосудия последним. Обернувшись, он окидывает взглядом взбесившуюся толпу.

Рев усиливается.

— Бедняги! — вздыхает Золя и идет за своим защитником, Лабори.

В зале суда шум не стихает. Все показывают друг другу Жореса, Рошфора, Гонза, Раймона Пуанкаре, Эстергази. В зале много женщин. Теснота такая, что мужчинам приходится вешать свои цилиндры на трости, как в церкви на великосветских свадьбах. Некоторые заплатили за место два-три луидора. Любители сенсаций взгромоздились на подоконники, на перегородки. Везде полно полицейских в штатском.

Звенит колокольчик. Появляется председатель суда Делегорг. Красная мантия оттопыривается над его брюшком. Свежевыбритый подбородок, пушистые бакенбарды.

— Предупреждаю публику: заседание суда начнется только тогда, когда все займут свои места. Любая демонстрация, как против обвиняемых, так и в их защиту, категорически воспрещается. При малейшем шуме я немедленно удалю публику из зала.

Избирают по жребию присяжных заседателей: двух торговцев, двух лавочников, двух рабочих, подрядчика, кожевника, чиновника, кабатчика и рантье — славных людей, растерявшихся в этих сложных, драматических обстоятельствах.

Едва секретарь суда по традиции пробурчал текст жалобы военного министра, генеральный прокурор Ван Кассель потребовал, чтобы судебное разбирательство было ограничено обвинением, предъявленным генералом Бильо на основании отрывка из «Я обвиняю!..».

И началось…

Он сообщает суду, что целью Золя и его друзей является пересмотр Дела Дрейфуса:

— Эти люди хотят, как они сами признаются, при помощи революционных методов спровоцировать судебный скандал.

Альбер Клемансо, защитник издателя «Орор», и Лабори возражают против подобной обструкции. Суд отклоняет их протест. Это небольшая, но весьма показательная перепалка.

Обвиняемый писал, что Эстергази оправдали «по приказу». Суд ухватился за эти слова и потребовал доказательств. Ни Золя, ни его защитники таких доказательств представить не могли. Но Золя продолжает настаивать, что Дрейфус невиновен, а виновник всему — Эстергази и что Генеральный штаб намерен оставить в силе решение военного суда как в отношении невинно осужденного, так и в отношении оправданного преступника. В таком двойном освещении происходят

бесконечные словопрения.

Обвиняемый привлек двести свидетелей: всех замешанных в Деле генералов, судей, оправдавших Эстергази, самого Эстергази, экспертов, министров и многих других лиц, и — подумать только, какая беспримерная наглость! — военных атташе. Сразу же были пущены в ход всевозможные уловки. Бланш де Комменж, свидетельница Пикара, больна. Г-жа де Буланси — тоже. Лебрен-Рено отказался прийти. Ле Мутон де Буадефр передал через своего поверенного, Рошфора: «Офицеры получили категорический приказ командования: не отвечать на вопросы». А сам Буадефр не явился, так же как и Дю Пати, и генерал Мерсье! Генерал Бильо ухитрился получить от своего коллеги, министра юстиции, запрещение выступать в качестве свидетеля.

— Впервые мне приходится иметь дело со свидетелями, которые сами определяют пользу от своих показаний! — восклицает Лабори.

Гастон Мери, судебный репортер из «Либр пароль», не сводит с обвиняемого взгляда, полного жгучей ненависти. Он рассматривает этого «не поймешь — то ли молодого, то ли старого мерзостного слизняка, с озлобленным лицом…» Он подробно описывает одежду Золя: «Лакированные ботинки, брюки в клетку, черный пиджак, желтые перчатки». Репортер развлекается тем, что отмечает с фотографической точностью поведение подсудимого:

«Он покусывает набалдашник трости, проводит рукой по шее, перебирает энергично пальцами, словно пианист перед концертом, протирает пенсне, притопывает левой ногой, поправляет воротничок, смотрит вверх, подкручивает усы, хлопает себя по колену, качает головой, раздувает ноздри, поворачивается то вправо, то влево — и все это одновременно и непрерывно. Скажут: мелочи. Согласен. Но любопытно знать эти мелочи, Показывающие, какое неистовое возбуждение испытывает этот человек».

Итак, на первом судебном заседании разыгрывался пролог к трагедии. Второе заседание началось на следующий день, 8 февраля, в 12 часов 25 минут. Отмечают отсутствующих свидетелей, среди которых и Эстергази, присутствовавший накануне. В зал суда входит г-жа Люси Дрейфус. Золя видит ее впервые. Он — один из немногих людей, кто может себе представить, как исстрадалась эта женщина. Едва Лабори задал ей первый из заготовленных для нее пятнадцати вопросов — «Как вы расцениваете проявление доброй воли Эмиля Золя?» — его прерывает Делегорг. И пошло: если вопрос относится к Эстергази, свидетельница может отвечать, если же к Дрейфусу — то нет. Золя возмущается:

— Прошу предоставить мне на суде те же права, которыми пользуются воры и убийцы. Я имею право доказать свою порядочность и защитить свою честь.

Делегорг отчеканивает:

— Вам известна статья 52 закона 1881 года?

— Я не знаю законов, и не хочу их знать…

Зал кипит. Едва слышен конец фразы обвиняемого:

— …в данный момент!

Делегорг категоричен:

— Я отвожу данный вопрос.

В этом странном судопроизводстве защитники задают вопросы председателю суда, а он решает, нужно ли отвечать на них или нет. В этой формальности есть что-то смешное, поскольку принятый или отведенный вопрос все равно услышан всеми присутствующими!