Здравствуйте, Эмиль Золя!

Лану Арман

Адвокат Альбер Клемансо: Г-н председатель, я хочу напомнить вам прежде всего, что инцидент, занявший так много времени на этом заседании и происшедший с полковником Анри, относился исключительно к делу Дрейфуса… и прошу вас задать г-ну Деманжу следующий вопрос: «Г-н Деманж сейчас сообщил нам о том, что был убежден в незаконности вынесенного приговора. Я хотел бы выяснить, на чем основывается это его убеждение? В частности, не на тех ли сведениях, о которых сообщил один из членов военного суда адвокату Саллю, а тот передал его высказывания г-ну Деманжу?»

И прежде чем Делегорг успел крикнуть: «Не отвечайте!», — Деманж восклицает:

— Черт

возьми, конечно!

Председатель: Г-н Деманж, вы же не получили слова!

Адвокат Альбер Клемансо: Настоятельно прошу вас, г-н председатель, задать этот вопрос.

Председатель суда: Нет, я не задам этого вопроса.

Публика надрывается от смеха, ибо председатель упорно отказывается задать вопрос, на который свидетель уже дал исчерпывающий ответ!

«Священные чудища»… Золя наблюдает за ними, как прилежный ученик, спокойный и рассудительный. Он сидит, поблескивая стеклами пенсне, и в этот момент ликует: где бы ему еще представилась возможность изучить их?

«Интересно понаблюдать, как устроена голова у солдата и как действует солдат, из которого делают судью… Вот внезапно сталкиваются две силы — меч против пера: сограждане обнаруживают, что между ними пропасть. Это имеет немалое значение, и я попытаюсь извлечь важный вывод: может ли быть во Франции демократия, может ли быть Франция страной мира и науки, если она всегда стремилась быть воинствующим государством?»

Он описывает окружающую обстановку:

«Судебное присутствие, внизу — адвокаты, карикатуристы; мерзостные рожи; безмолвный пассивный суд; и световые эффекты — набегающие тучи, от которых в зале становится темнее; на стенах, которые я рассматриваю, прыгают солнечные зайчики…»

Потом — крутой поворот. Самонаблюдение: у него начинаются судороги. Ему скучно. Он мечтает о тюрьме.

«Если я попаду в Сен-Пелажи — описать свои впечатления о тюрьме. Вообще я по природе затворник. На склоне лет это самое подходящее для меня пристанище».

Он всегда остается писателем!

— Это все-таки касается господина Золя! — раздается скрипучий голос Ван Касселя.

Золя вздрагивает. Улыбается. «В самом деле, это все-таки касается меня!»

Военный министр, генерал Бильо, заявляет в Палате: «Дрейфуса судили по закону и осудили справедливо. Он преступник и изменник». Это утверждение, сделанное в тот момент, когда Деманж во всеуслышание доказывает факт передачи секретных сведений, означает не что иное, как открытое давление со стороны правительства. Газеты тотчас же принимаются комментировать заявление Бильо. «Либр пароль» нападает на адвоката Лабори: «Адвокат германского происхождения, натурализовавшийся француз, женатый на английской еврейке. Его отец — немец, служит инспектором в германской железнодорожной компании». Все это ложь. В той же газете пишут, что Пикар разведен и что двое его детей воспитываются в Германии. И это ложь. «Оправдание Золя, значит — война!» — бросает Рошфор. Антисемитские газетенки публикуют список присяжных и их адреса — на случай, если они вынесут оправдательный приговор. Пока определяются результаты пробы сил, дело идет по пути неосторожной оговорки Анри «Давайте начистоту». Бертильон, глубокомысленный и многословный, снова дает заключение:

— Бордеро написано в определенном геометрическом ритме, разгадка которого найдена в бюваре первого осужденного…

Начерченная

им схема вызывает повальный смех у публики: ей необходима эта разрядка. На следующем заседании Бертильон заявляет, что не может продолжать показания ввиду запрещения суда касаться Дела Дрейфуса! На сцене появляются другие эксперты. Небольшая перепалка графологов! Шаравэ заявляет, что никогда не мог бы осудить человека только на основании данных экспертизы почерка. Куар, Бельом и Варинар прикрываются «профессиональной тайной». Гобер и Пелетье опять подтверждают благоприятное для Дрейфуса заключение, высказанное ими в 1894 году. Тогда обращаются к другим специалистам. Поль Мейер, член Французского института, Эмиль и Огюст Молинье, профессора Института древних рукописей и Коллежа де Франс, дают заключения, противоречащие официальному.

Судебное разбирательство оборачивается в пользу Золя. Чувствуется, что присяжные заседатели охотно оправдали бы писателя за его мужество [167] . Но они любят армию. Нужно дать им понять: или Золя, или армия. Пелье собирается провести ловкий маневр, который бы показал, что Генеральный штаб и вся армия — это одно целое. 16 февраля он приходит на девятое заседание.

— Что можно требовать от несчастных солдат, если их ведут в бой полководцы, которых стараются всячески дискредитировать в глазах подчиненных? В таком случае, господа присяжные, ваши сыновья, видимо, окажутся на бойне! Господин Золя выиграет еще одно сражение — напишет еще один «Разгром».

167

Все историки-антидрейфусары единодушно воздают должное смелости Золя.

— Докатились… — шепчет Золя.

Лабори понимает, как опасен этот прием запугивания:

— Господа, вы выслушали речь в защиту Генерального штаба, направившего сюда генерала Пелье… не с целью представить какие-либо объяснения или доводы, а для того, чтобы вызвать распри, спекулируя на великодушии нашего народа…

Публика заглушает его.

Адвокат Лабори: Я сужу о справедливости моих высказываний по возмущению, которое они вызывают у противников!

Председатель суда: Господин Лабори, не обращайте внимания на то, что происходит в зале.

Лабори: Я только отвечаю на протесты, которые не пресекает председатель суда. Я заявляю: всякий раз, когда этот адвокат Генерального штаба, прекрасно знающий, что ему придется защищаться, предстанет перед судьями не как свидетель, а как своего рода услужливая опора Военного министерства, которой мало невмешательства господина генерального прокурора, повторяю: сразу же вслед за ним будет выступать защитник господина Золя, как бы этот защитник ни был утомлен, как бы он ни был взволнован или удручен…

Но теперь взрывается Пелье, ничего не понявший в недомолвках начальства:

— Я повторяю выражение полковника Анри… Хотите все выяснить? Давайте начистоту!.. В ноябре 1896 года Военное министерство получило неоспоримое доказательство вины Дрейфуса. Я видел эту улику.

И приводит на память документ, приписываемый Паниццарди:

— «В Палату поступит запрос по делу Дрейфуса. Ни в коем случае не признавайтесь, что мы имели дело с этим евреем». Так вот! Вы хотели добиться пересмотра дела Дрейфуса окольным путем, я же сообщаю вам об этом факте. Клянусь честью, что это правда, и призываю генерала де Буадефра подтвердить мои показания.