Зелье для Ее Величества. Заговор
Шрифт:
– Тьфу ты, пропасть! – выругался Шешковский. – Какие к чёрту оборотни?! На дворе восемнадцатый век!
Повернулся к порученцам и Панину:
– Господа, вы идёте со мной или как?
Может быть, чуть ранее Николай бы ещё и задумался, но слова Еремеева вселили в него уверенность. А ведь и правда, солнце-то уже вон, взошло, окрасив полоску облаков в светло-розовый цвет. Какая тут может быть нечисть?
Лестница была достаточно широкая и позволяла спускаться двоим одновременно. Первыми шли ординарцы, за ними спускались их начальники.
Висящие
Внизу, где заканчивалась лестница, была небольшая площадка и дверь в допросную. Прерогативу первому увидеть происходящее внутри он отдал Проклову, который встал напротив двери с поднятыми пистолетами. В конце концов, этот Розинцев – их человек. Поэтому он осторожно подошёл к двери и, взявшись за ручку, резко потянул её на себя.
Стебневский увидел, как глаза Проклова наполнились ужасом, щёлкнули курки и грохнуло два выстрела. Затем, бросив пистолеты, с криком «Господи, помилуй!» он побежал вверх по лестнице.
***
Карета с обер-секретарём Правительствующего сената Шешковским и его доверенным лицом Розинцевым въехала на территорию Петропавловской крепости.
Из дверей административной части выбежал начальник тюрьмы, лично открыл дверцу кареты и помог выйти из неё Шешковскому. Срывающимся голосом доложил:
– Ваше высокоблагородие! Узник, которого доставили вчера, не далее как десять минут назад обнаружен мёртвым!
– Как?! – после секундного замешательства рявкнул Шешковский. – Не уследили?! – и яростно впился глазами в бледного и трясущегося тюремщика.
– Ваше… Ваше высокоблагородие… С утра живой был, завтрак ему принесли, как и велено, хороший, со своей кухни, он отказался, попросил бумагу и карандаш, всё было исполнено. Ко времени вашего прибытия пошёл лично его проведать – а он лежит. Тюремный врач говорит, что похоже на внезапную смерть.
Чуть не оттолкнув тюремного начальника, шеф быстрым шагом пошёл по гулким коридорам, да так, что Ивану пришлось семенить за ним. У открытых дверей стоял караул из двух солдат. Вошли. На нарах лежал лекарь. Лицо белое, как скатерть, губы синие. Рядом с ним стоял тюремный врач – невысокий, сухонький, в годах.
– Какую причину смерти определили и почему так думаете? – без всяких вступлений, с нажимом выпалил Шешковский.
Врач сцепил руки в замок на животе, пожевал губами и жестом пригласил подойти поближе к покойному:
– Следов насилия на теле не обнаружил, сердечного приступа тоже не было. Такое редко, но случается – сердце просто останавливается, и всё.
– А почему сердце остановилось? Яд?! – Шешковский явно начинал раскручивать новый заговор.
– Смею утверждать, что нет, – достаточно уверенно ответил врач.
– Почему?
– При отравлении быстродействующими ядами изо рта идёт пена и остаётся запах, люди, хоть и немного, но бьются в конвульсиях. А он лежал ровно на нарах. Уснул и умер.
Шешковский
Иван, улучшив момент, проскочил к столу, на котором лежал исписанный листок бумаги, на который ввиду произошедшего никто не обратил внимания.
Господину Шешковскому.
«Со мной история не закончилась ещё. В Санкт-Петербурге вскоре начнут происходить нападения на жён и дочерей весьма особ высоких. Это, можно сказать, будут душевнобольные люди, которые думают, что они вампиры. Их всего 5.
Они на кон огромную сумму поставили, победит тот, кто убьёт дочь служащего максимально высокого положения в соответствии с Табелью о рангах и при этом не будет схвачен в течение недели. Приметами их не располагаю.
Чтобы риск уменьшить событий, связанных с эликсиром, опубликуйте в «Ведомостях» объявление следующее: «Сударыне K от госпожи V. Дорогая моя подруга, перестаньте воспринимать этот мир иллюзорным – Вы его не придумали, он реальный. Я отправил к Вам своего человека, выслушайте его и расскажите всё известной нам с вами госпоже».
Бочонок с эликсиром я спрятал у знахарки, которую привезли люди Опричникова. Беда будет, если Емельян Пугачёв – правая рука Прискорн – его отыщет. Я думаю, он подозревает о его существовании.
Знахарку не пытайтесь арестовать, она не человек и убьёт всех до одного. Не думаю, чтобы это было Вам на руку».
Пока никто не обращал на него внимания, Иван сложил листок пополам, положил на стол, придавил чернильницей и стал делать вид, что внимательно изучает обстановку камеры. Отойдя подальше от стола, обратился к шефу:
– Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие!
Тот перестал метаться, зло посмотрел в сторону Ивана.
Иван, показав глазами на стол, почтительно произнёс:
– Письмо.
Шешковский кинулся к столу, отшвырнул в сторону чернильницу, схватил листок, жадно его прочитал. Опустил руку с письмом, немного постоял, глядя куда-то вверх. Потом скомкал, поднёс к свече, подержал немного в руке, наблюдая, как разгорается пламя, и бросил на стол. Когда огонь погас – растёр пепел кружкой, стоявшей на столе, и полил это место водой.
Затем медленно обвёл всех присутствующих в камере тяжёлым взглядом: