Зеленая карта
Шрифт:
Все бесконечные очереди слились в один крысиный хвост. ОВИР, нотариальная контора, милиция… Опять нотариальная контора… Опять милиция…
Дима сам себе казался сумасшедшей белкой в механическом колесе, у которого полетели предохранители. И потому белка обречена бегать, выпучив глаза, пока не сдохнет на бегу или пока не лопнет приводной ремень…
Иногда он забывал покормить Малдера и Скалли. И уж конечно не хватало времени выпустить их из клетки на прогулку; мыши затосковали. Дима решил про себя, что в первое же свободное
Как обычно, когда времени нет, косяком пошли частные уроки. Да такие, от которых нельзя отказаться; в пятницу позвонил старый приятель, еще по оркестру, слезно просил выручить — по субботам он играет дуэт с каким-то скандинавским послом, который самодеятельный пианист, и завтра как раз суббота, а он, приятель, как раз не может, а разочаровывать посла совершенно невозможно, кроме того, десять баксов за полтора часа — это ведь тоже деньги, ты не находишь?
…Посол жил, как водится, на Печерске. Дима любил бродить здесь пешком, они когда-то и с Женькой тут гуляли, разглядывая затейливые фасады — «шоколадный домик», «дом с плачущей женщиной»… Сегодня Дима почти не смотрел по сторонам, а если и оглядывался, то только в поисках нужного адреса.
В последний раз сверившись с бумажкой, он вошел в подъезд огромного, с высоченными потолками дома; обитую кожей дверь открыла блондинка-Домработница.
В гостиной журчал фонтан и потрескивал дровами камин; Дима заинтересованно разглядывал потолки с лепниной, картины на стенах — до чрезвычайности абстрактные, зато очень большие.
В углу стоял белый рояль, похожий на дрессированного мамонта.
Дима достал из футляра инструмент, стал тихонечко его подстраивать — в эту секунду из соседней комнаты, из-за приоткрытой двери, явился молчаливый мраморный дог в шипастом ошейнике. Не то чтобы Дима боялся собак — собак он как раз любил; но ему не нравилось, когда собаки смотрят на него долгим оценивающим взглядом.
— Здравствуй, здравствуй, хорошая собака! — ласково сказал он, стараясь, по вычитанной где-то рекомендации, не смотреть догу прямо в глаза.
Дог молчал, не разделяя Диминой радости.
— Я тут по делу, — пояснил Дима. И добавил, раздосадованный тем, что приходится оправдываться, да еще перед псиной: — Знаешь что… Шел бы ты, а?
Дог стоял не шевелясь; Дима попытался продолжить свое занятие — но взгляд собаки мешал ему.
— Слушай, ты, собачка Баскервилей…
Дог сделал шаг вперед, приоткрыл зубы, сделавшись неприятно похожим на своего родича, столь опрометчиво упомянутого Димой.
— Ты, э-э-э…
Дог сделал следующий шаг.
Какая-то мысль болталась у Димы на краю сознания, какая-то вполне здравая мысль…
— Гуд дог, гуд дог! Гу-уд до-ог!
Собака насторожила уши — и вдруг завиляла мускулистым хвостом, да так энергично, что от ударов зашаталась и чуть не грохнулась на паркет огромная напольная ваза.
Выискивая в памяти обрывки английских реплик, Дима попытался построить следующую обращенную к собаке фразу — когда в комнате появился хозяин квартиры,
Теперь уже Дима оказался в роли мраморного дога, языка не знающего. Правда, в отличие от собаки он был обременен приличиями и хотел получить свои десять долларов — а потому слушал и кивал, кивал и слушал, несмотря на то что в эмоциональной речи посла ему были понятны только отдельные слова. «Музыка», «друг», «вечеринка», еще раз «музыка»…
По счастью, посол не требовал от Димы ни ответа, ни хотя бы адекватной реакции. Ему хватало того, что в ответ на его белозубую улыбку Дима улыбался тоже.
На рояле разложены были ноты; положив руки на клавиатуру, посол некоторое время медитировал с закрытыми глазами — Дима поднял смычок. Раз, два, три…
Все сипы и скрипы районной музыкальной школы были всего лишь прелюдией к партии ф-но под руками посла. Как говаривал когда-то Димин педагог по специальности — «неритмично, зато фальшиво».
Лицо посла прямо-таки светилось вдохновением, экстазом истинного творчества.
Мраморный дог слушал с видом знатока; звук пейджера заставил пса насторожиться. Чтобы заглушить предательское курлыканье, Дима заиграл втрое темпераментнее…
— …Не хочу! Я устал!
Из-под башни из «Лего» торчали детские ноги в ярких носках, ноги молотили по цветному, расписанному гномами паласу:
— Не хочу! Сперва давай в машинки!
— Давай пять ноток сыграем — и в машинки, — терпеливо повторял Дима, чувствуя, что в следующую секунду не удержится и приложится ладонью по упитанной, обтянутой дорогими джинсами попе.
Зачирикал пейджер. Дима стиснул зубы. «Как продвигается очередь?» — немо интересовался электронный тиран.
— Дмитрий Олегович, вы обещали в машинки! Обещали! А-а-а! Я устал!
— Хорошо, — сказал Дима, вытягивая нервы в звенящую, но еще прочную струну. — Один раз в машинки — а потом сыграем песенку про елочку…
Из-под «Лего» появилось круглощекое, перемазанное фломастерами лицо.
— Не хочу про елочку! Дайте мне ноты, я покажу, что я хочу!
Нет, Женька таким не был… И уж, конечно, у Женьки не было такого количества игрушек, и Женька не обращался с ними так по-варварски…
Прощаясь, Дима получил от няньки-гувернантки портрет очередного американского президента в зеленых тонах. Мужчина с купюры смотрел несмешливо, всепонимающе.
«А куда ты денешься, Дима?» — будто хотели сказать его тонкие сомкнутые губы.
…Ирочка скрипела гамму… И Юра, и Тоня, и Саша, которому в среду играть на академконцерте…
Трезвонил пейджер.
Дима шел по улице, покачиваясь, как сомнамбула. Уши его были залеплены наушниками плеера; вкрадчивый голос повторял и повторял английские фразы, а Дима смотрел, как беззвучно открываются губы прохожих. Как люди немо смеются, сидя на кромке фонтана, разговаривают, грызя мороженое, как бойко просит милостыню цыганчонок у метро…