Зелёная ночь
Шрифт:
Пока шли споры да препирательства, пущенный кем-то камень ударился в одну из закрытых ставен аптеки. Вслед за ним другой камень разбил стекло. В доме поднялась суматоха, послышались отчаянные крики, слабый огонёк, еле пробивавшийся сквозь занавески, тотчас же погас.
Из толпы раздался свирепый голос:
— Смерть врагам!
Вот она, беда, начинается... Сейчас полетят стёкла, рамы, толпа ринется с воплями, и остановить её уже будет невозможно. И Шахин мгновенно представил себе, как народ неудержимым потоком несётся к Новому кварталу.
Что делать? Ждать больше нельзя! Шахин сорвал чалму с головы знакомого софты, стоявшего рядом, надел на себя, потом
— Правоверные!
Толпа дрогнула. Все головы повернулись в сторону человека в чалме, который стоял на камне, держа в руках раскачивающийся фонарь. Люди сбились плотной толпой вокруг камня, тесня и давя друг друга, и наконец застыли, в безмолвном ожидании.
Шахин начал говорить, не зная, что скажет. Им владела одна мысль — во что бы то ни стало остановить этих людей, готовых в слепом отчаянии кинуться навстречу собственной смерти.
Он выкрикивал бессвязные и бессмысленные слова, величественно пустые фразы, которые так завораживающе действуют на толпу,— он испытал их влияние ещё во времена своих странствований. И пока он ораторствовал, гипнотизируя окружающих величием непонятных слов, он чувствовал, как голова его становится снова ясной, в мыслях появляется уверенность и стройность.
Шахин понимал, что эти несчастные, растерянные, жалкие люди в первую очередь нуждаются в поддержке, что только сила может сплотить их воедино.
Стараясь говорить как можно убедительней, Шахин объяснил народу, что у Сарыова нет более никаких покровителей и защитников, кроме господа бога. Власти бежали, бросив население на произвол судьбы. Неприятельские войска, окружившие Сарыова, через час-другой войдут в город. Богатые да сильные удрали, в Сарыова остались только немощные старики, больные, женщины и дети. Если между мусульманским населением и христианами этой ночью произойдёт резня, то утром враг уничтожит беззащитных женщин, стариков и детей,— да сохранит аллах от такой беды... Против силы не пойдёшь с голыми руками, остаётся только примириться с судьбой. Надо сохранять спокойствие, мусульмане должны решительно избегать столкновений с христианами. Вот распустили слухи, что греки собираются напасть на мусульманские кварталы,— разве это правдоподобно? Да те самые греки думают сейчас совсем не о нападении, а о том, как бы свою жизнь спасти. Наверно, от страха дрожат и дожидаются утра, заперев на все засовы двери своих домов...
И хотя ещё не было никаких признаков наступающего утра, Шахин-эфенди показал рукой на горы и воскликнул:
— Братья по вере! Для нас начинается страшный день — день рабства,— и это горше, чем смерть. Ради жизни наших семей, ради благополучия и сохранения наших стариков перетерпим всё, вынесем стойко все испытания. Мы остались в городе, так будем же благоразумны, воздержимся от каких-либо необдуманных поступков. Ведь придут сюда люди, а не звери. Они не тронут подобных себе...
Толпа слушала Шахина, и прежнее возбуждение сменялось скорбной покорностью и даже отчаянием... Кое-кто ещё требовал выставить на всякий случай караулы около мечети, но большинство людей поспешно убралось по домам.
Опасаясь каких-либо недоразумений из-за разбитого стекла в аптеке, Шахин-эфенди в сопровождении квартального старосты подошёл к дому Христаки и постучал в дверь. Немного погодя в окне показалась голова старого грека. Шахин от имени всех извинился перед аптекарем и сказал, что готов возместить убытки из собственного кармана, потом он заверил старика, что никакая опасность ему более не угрожает.
Шахин вернулся
Глава третья
Когда Шахин-эфенди очнулся от тяжёлого сна, солнце успело порядком отшагать по небу, и лучи его добрались через окно учительской комнаты до дивана, на котором он лежал. Во всяком случае, было уже за полдень, приближалось время третьего намаза.
На улицах царила какая-то неправдоподобная тишина. Неужели таков должен быть город, оккупированный неприятелем?
Шахину вспомнились события минувшего дня, словно кошмары в болезненном бреду... Он посмотрел через окно на улицу, на площадь: ни души... Все двери и окна наглухо закрыты... Как будто в городе не осталось ни одного живого человека.
Время шло. Удивительная тишина и слишком яркий солнечный свет постепенно начали вызывать у Шахина-эфенди тревогу куда большую, чем ночные происшествия.
Наконец он увидел двух греческих солдат с винтовками и турецкого полицейского, они медленно прошли по противоположной стороне улицы. Немного спустя открылась дверь, и из дома напротив вышел старик, одетый в плащ, с кувшином в руках. Шаркая деревянными сандалиями, надетыми на босу ногу, он спустился по ступенькам каменной лестницы и медленно направился к источнику на перекрёстке. Это был знакомый. Шахин-эфенди тотчас же выскочил на улицу.
Старик, опустив кувшин на землю, спросил с тревогой:
— Помилуй тебя господь, где ты был?
— Нигде... В школе...
— Два часа назад тебя искали. Наверно, минут пять стучали в дверь, никто не открывал.
— Кто?
— Один из наших полицейских.
— Я спал, не слышал. А чего им?
— Тебя вызывают в участок намазгяхского квартала.
Это известие сначала встревожило Шахина-эфенди, но потом он успокоился: ведь за ним приходил «один из наших».
Старший учитель расспросил соседа о положении в городе. Впрочем, старик сам почти ничего не знал. Он рассказал, что никакой тревоги в городе не было. Просто рано утром председатель городской управы отправился к командиру греческого отряда. Немного спустя были заняты особняк начальника округа, городская управа и все полицейские участки. Почти все базары закрыты... По улицам расхаживают патрули: два греческих солдата и один турецкий полицейский... На всех углах и перекрёстках расклеены воззвания оккупационных властей. Командование греческих войск гарантирует жизнь и свободу тем мусульманам, которые будут заниматься своими делами и молитвами и строго подчиняться распоряжениям новой власти; улемам и высшему духовенству будут оказаны почёт и уважение...
Однако мусульманское население не осмеливается выходить на улицу, а вот чалмоносцы разгуливают довольно свободно...
Получив эти сведения, Шахин-эфенди запер дверь школы и направился к участку.
Действительно, прохожих в городе было очень мало. Свернув на улицу, спускавшуюся к участку, Шахин-эфенди вдруг увидел коляску и так и замер на месте от удивления.
В коляске возле толстого неприятельского офицера в больших чинах сидел собственной персоной... Эйюб-ходжа... Как ни в чём не бывало, всё с тем-же уверенным и надменным видом, как раньше он восседал рядом с ответственным секретарем или начальником округа...