Зеленая ветка мая
Шрифт:
Инспектор Н. Н. придвинула кипу папок, взяла верхнюю. Катя успела прочитать: "Личное дело Бект..."
Тощая папка. В ней ничего. Никакого личного дела. Две бумажки, правда, с печатями. Одна о том, что тов. Е. П. Бектышева уволена из Иваньковской школы по сокращению штатов. Другая - приглашение Сергиевского педагогического техникума. Не персонально ей, но так или иначе приглашение.
У! Какой убийственной стужей дохнуло от инспектора Н. Н.
– как из погреба.
– Бектышеву приняли без документов! Ни заявления.
Заведующий, взяв из папки бумажку:
– Позвольте... Справка о сокращении. Вы ведь знаете, почти весь наш вновь открытый четвертый курс состоит из сокращенных учителей преимущественно окрестных сельских школ. Справка о сокращении - это значит год педагогического труда в семнадцать лет. Это значит... Зачеркивать нельзя, несправедливо... безнравственно...
Он вынул из нагрудного кармашка чистый платочек, встряхнул и вытер слезящиеся глаза, и все увидели: его стариковские, морщинистые руки дрожат.
– Бектышева - лучшая студентка курса!
– воскликнула член комиссии Лина Савельева.
– Бектышева активно участвует в организации литжурнала "Красный педагог", - сказал секретарь комсомольской ячейки Коля Камушкин. (Хотя это участие пока только намечалось на будущее.)
Инспектор Н. Н. уловила что-то в настроении членов комиссии для своего инспекторского престижа опасное. Нельзя игнорировать настроение масс, надо быть гибкой. И голосом, в котором снова зазвучали свирели и флейты, задала Бектышевой новый вопрос.
Вопрос был задан для смягчения напряженной обстановки, улаживания конфликта. Инспектор Н. Н., снисходя к юности Е. П. Бектышевой, предлагает ей мировую, вот что это было.
– Вы пошли работать учительницей по призванию, товарищ Бектышева?
Бектышева молчала. Ей кидают мостик. Возьмись за перильца и шагай через пропасть. Спасайся. Лихорадочная борьба шла внутри нее. Катя, решай. Вспомни бабы-Кокино легкое, трезвое: "Понапрасну дураки одни на рожон лезут". Не лезть? Смириться? Взять протянутую тяжелую руку? Катя, решай.
Но она так ее не любила, инспектора Н. Н. в темном жакете мужского покроя, инспектора Н. Н. с маленьким носиком между толстых стекол очков! Не любила. И протянутой руки не взяла.
– Бектышева, вы по призванию пошли?
– Я пошла в учительницы потому, что нам с бабой-Кокой... моей бабушкой в городе нечего было есть. А в деревне нас кормили миром.
– С ума сошла!
– почти заорала Лина Савельева, позабыв о том, что она член комиссии, позабыв о всех своих высоких званиях и должностях.
– Что тебе из Иванькова пишут? Другой учительницы знать не хотят, ждут, умоляют... Катерина, читай сейчас же письмо из Иванькова, цитируй.
– Я не взяла с собой письмо.
– С ума сойти! Божья коровка. Совсем защищаться не умеет, совсем!
Между тем с инспектором Н. Н. произошла метаморфоза. Вновь закаменело большое лицо, вновь сквозь толстые стекла
– Защищаться?
– прозвучал металлический голос.
– От кого? Защищаются от врагов. Член комиссии товарищ Савельева, думайте, что говорите.
– Можно мне?
– поднял руку, как школьник, оробевший в этой сложной ситуации, впервые избранный секретарем только созданной комсомольской ячейки, неопытный, неотесанный Коля Камушкин.
– Я хочу сказать, что хотя не на одном курсе с Бектышевой, что она... Я, как секретарь комсомольской ячейки, подтверждаю: Бектышева - сознательный товарищ, дисциплинированный...
– И те де. И те пе, - вставила инспектор, не скрывая иронии.
– Я хочу сказать, она талантлива... Вот глядите.
– И он развернул газету, в которой сложены были статьи и заметки для будущего издания, пока в небольшом количестве, всего на треть номера, но Коля Камушкин старательно их собирал и хранил, горячо веря в создание литературно-художественного и общественно-политического рукописного студенческого журнала "Красный педагог".
Среди материалов Катины стихи. И наивный, неопытный, неискушенный секретарь комсомольской ячейки Коля Камушкин передал инспектору Катины стихи со словами:
– По-моему, талантливо. И еще она обещала нам прозу.
Какое-то движение прошло по лицу женщины в толстых очках, любопытство, быть может.
С неприветного, нахмуренного неба
Звездочки-снежинки белые слетают
И на серую нерадостную землю
Падают и тают.
С вышины несясь, резвяся и играя,
Грязной осени они не знают.
И с далеких облаков слетая,
О земле мечтают.
Но снежинок неприветливо встречает
Земля, старая, усталая, больная.
И снежинки землю проклинают,
Умирая.
Так мечты мои, в тиши рождаясь,
Радость мне и счастье обещают.
Но, с убогой жизнью повстречаясь,
Как снежинки, тают.
"Плохо, плохо!
– думала Катя, слушая металлический голос и чеканное чтение инспектором ее, Катиных, жалких стихов.
– Разве это похоже на то, что я чувствовала в тот вечер?
– думала Катя.
– Разве хоть немного похоже? Как я смела так написать, так сусально? Блок, Есенин, простите меня!"
Инспектор дочитала стихи и, как прессом, накрыла ладонью листок на столе.
– Это учительница! Кому мы доверяем воспитание наших детей! Черт знает что! Извините, но действительно черт знает что! Советской власти идет пятый год, а она...
– Позвольте, но юности свойственно...
– попробовал вмешаться заведующий.
– Есть юность и юность. Такая юность, - она вытянула на Катю карающий перст, - такая юность нам чужда. А у вас, товарищ Камушкин, притупилась политическая зоркость. Вникните, что она пишет: "Но, с убогой жизнью повстречаясь"... Это наша-то жизнь убогая, а? Я вас спрашиваю, а?