Зеленое окно
Шрифт:
Молодая женщина провезла мимо нас коляску. Она покачивала ее и что-то напевала…
Не пойму, отчего я вдруг стал ко всему прислушиваться, приглядываться? Словно это меня интересует. Словно это все мое.
А может, и есть мое? Раз я все это слышу и вижу. Будет ли все это завтра там? Где — там?
— Ну, что же, — сказал Петр Сергеевич, — давайте обо всем поговорим.
Вечером я вышел из дому, пересек двор и направился к подъезду, в котором жил дядя Вася.
Я медленно поднимался по лестнице и думал:
Разговор с Петром Сергеевичем крепко засел в моей голове. Конец нашей затеи мог быть только плохим. Если б нас поймали, история с дядей Васей опять всплыла бы, но на этот раз все обернулось бы хуже. Как-никак с него начались неприятности для немца. «Я, может, и сам с удовольствием дал бы Кернеру по физиономии, — сказал Петр Сергеевич. — В концлагере насмотрелся на их дела… Но преступник, вышедший на свободу после заключения, уже не считается преступником. Тронуть его никто не имеет права. Его, как и всех, охраняет закон. А кто закон нарушает, несет наказание. Вас бы тоже по головке не погладили. И родителям бы досталось». — «Да мы его пугнуть хотели», — попробовал оправдаться Диман. «Ото такими-то камнями?» — усмехнулся Петр Сергеевич. «Еще небольшие взяли. По совету вашего Витальки», — вставил я. «Витальки?» — переспросил он, и лицо его сразу стало усталым, серым.
Он долго молчал, а потом заговорил о предательстве. Он сказал, что Глеб, сообщив ему о нашем плане, вовсе не стал предателем, потому что лучше нас во всем разобрался и действовал ради того же дяди Васи. К тому же Глеб открыто предупредил, что помешает мам, а вот Виталька… «Виталий, — глухо проговорил Петр Сергеевич, — вел себя как предатель. Захотел посмотреть представление. А я ему раньше вас обо всем рассказал… Как же он?…» Петр Сергеевич сидел хмурый и подавленный. Мне даже жаль стало этого человека с седыми висками, который только что казался таким сильным и грозным.
А потом Петр Сергеевич стал говорить о дяде Васе. По его словам, дядя Вася был человек одаренный, со сложной судьбой. После войны он учился в Москве в художественном училище, но потом тяжело заболел, учебу пришлось бросить. Дядя Вася вернулся в Уярск. Долгое время жил одиноко, потом женился, но через год его жену сбил грузовик. Она пролежала в больнице месяц, но спасти ее не удалось. И дядя Вася опять остался один. Он стал нелюдимым, начал нить. Но в последние годы он как бы очнулся. Поступил на работу в театр, чаще брался за кисть. В театре его ценили. Он был интересным осветителем, много придумывал, изобретал. И пил он теперь меньше. Жизнь как будто налаживалась. И вдруг эта история с немцем. Хорошо еще, что все так кончилось…
Петр Сергеевич посидел с нами еще немного, даже поспорил о футболе, а потом попрощался, ушел.
И вот к вечеру я почувствовал, что мне нужно увидеть дядю Васю. Нужно, и все. Хоть я и не знал зачем.
Я поднялся на четвертый этаж и позвонил.
Долго никто не открывал. «Может, убежать, пока не поздно? Но сегодня дядя Вася дома, сегодня в театре выходной, а потом жди…»
Щелкнул
— Вы к кому? — спросил он.
Я понял, что он не узнает меня. Освещение на лестничной площадке было слабое.
— К вам, — сказал я. — Можно?
Он посторонился, и я вошел в коридор. Тут он меня узнал.
— Ты что?
— Так, — проговорил я и посмотрел на стену коридора, где был подвешен за раму чей-то велосипед. «Наверное, соседский», — подумал я.
— Проходи, если «так», — сказал дядя Вася и кивнул на полуоткрытую дверь.
Комната была небольшая, да в ней еще стояли диван, стол с двумя стульями, шкаф и этажерка, набитая книгами. Поэтому в комнате было совсем тесно.
— Садись, я сейчас приду, — сказал дядя Вася и вышел из комнаты.
Куда сесть, я не знал. На столе были остатки ужина — банка с кильками, несколько вареных картофелин, пол-луковицы, почти пустая бутылка водки. Самому сесть за стол было неловко: я же не есть сюда пришел. А на диван тоже не сядешь: на нем валялось сбившееся тонкое одеяло, очевидно, дядя Вася лежал, перед тем как я заявился.
Я перенес стул к окну и сел там. Только теперь я заметил возле шкафа еще одну дверь. Она была приоткрыта, и я лишь мог рассмотреть, что на стене в той комнате висит много картин, а больше ничего не было видно.
Здесь, в комнате, где я находился, тоже висели картины. Но их было всего три. С одной печально смотрела молодая женщина. По выражению ее глаз мне казалось, что она хотела что-то сказать или, вернее, о чем-то попросить. На двух других картинах были городские виды.
Вошел дядя Вася.
— Поставил чайник, — сказал он. — Ты ведь еще водку не пьешь?
— Не пью.
— И правильно. Не пей никогда.
Я покосился в угол комнаты, где выстроились в ряд бутылки. Как футболисты перед фотографом. Стоят, тесно прижавшись. В одной форме. Зелененькой.
— Мне можно, — проговорил дядя Вася, перехватив мой взгляд. — Насчет меня статья особая вышла.
— Почему? — нелепо спросил я. Он пожал плечами:
— Почему?… Не знаю. И верно — почему? — Он придвинул к себе бутылку, повертел ее за горлышко двумя пальцами, отставил. — А ты что там уселся? Иди к столу. Гость называется.
Я подсел к нему.
— Бери кильки, — предложил он. — Вот хлеб, масло.
— Спасибо, я дома наелся.
— Ничего себе. Что ж наелся, если в гости идешь?
— Я не в гости, — проговорил я.
— Не в гости? — Дядя Вася посмотрел на меня. — Тогда выкладывай, в чем дело.
Что выкладывать? Сказать, что я все знаю, что мы хотели сегодня отомстить за него, да вот не вышло, и хорошо, пожалуй, что не вышло? Не нужно, наверное, об этом говорить.
Но я так и начал:
— Мы сегодня хотели камнями этого Кернера… — и замолчал, потому что увидел, как вздрогнул дядя Вася, как быстро он налил в стакан оставшуюся водку и проглотил ее всю в один глоток, даже в горле хрустнуло.