Зеленое солнце

Светлая Марина

В горле резко пересохло. Подростком он бы за такой журнал и такой снимок многое отдал, чтобы в ящике хранить и доставать, когда матери рядом нет. Подрочить. В бытовке он затем же валяется. И кто из мужиков на него дрочит — лучше не знать. Для того такое и печатают. Назар прижал ладонь к глазам, то ли развидеть, то ли воспроизвести по памяти, а потом резко раскрыл журнал и зашуршал страницами, разыскивая другие фотографии, которые, возможно, опубликованы. Нашел на развороте. Миланка у зеркала с шикарной укладкой и в комплекте телесного цвета. Миланка на белоснежной постели в чем-то

розовом, таком же сетчатом и ничего не прячущем — прикрывает лицо ладошкой и смеется. Миланка в невесомом, воздушном кружевном пеньюаре у окна, за которым угадывается утро. И здесь тоже видно все. Все, что должен был видеть только он. Что никому больше не позволено. И он урыл бы всякого, кто бы позарился.

Шамрай вскочил с лежака и ломанулся к бутыли с водой. Бросил журнал на грубый стол разворотом кверху, наполнил черпак, шумно хлебнул, не отрываясь от снимков. Потом выдохнул сквозь зубы, громко и как-то сипло, и остатком со дна — освежил лицо.

Идиотизм. Как есть идиотизм.

Он здесь, а она — там. На показе. В котором участвует и наверняка точно так же — полуголая шастает среди толпы.

В голову моментально полезли картинки одна краше другой, от которых хоть волком вой, хоть по стенам бегай. Да он бы и забегал, наверное, если бы в бытовке не было так тесно. Когда ребенком был, в Рудослав привезли зоопарк и какие-то аттракционы. А среди прочих — выступали мотоциклисты. Это прошлое было смутным, неясным, словно бы отгороженным от него чем-то, через что не пробиться. Он помнил только шар под куполом циркового шатра. И этих наматывающих круги с оглушительным ревом трюкачей. И как ему было страшно, как вцепился ладонью в ладонь бабы Мотри и просил ее уйти.

А сейчас — сам был тем мотоциклом, шумно метавшимся внутри жуткого металлического шара, похожего на клетку.

Воздух.

Ему нужен воздух.

Ему надо на воздух.

Туда он и вылетел, распахнув дверцу вагончика и спрыгнув на землю. Воздух показался ледяным, влажным, мерзко облепляющим лицо, брызгающим в глаза поздней октябрьской моросью, но все лучше, чем эти всполохи. Язычки пламени, слизывающие возможность соображать. От ревности. Потому что если бы кто-то из мужиков сейчас оказался рядом, он бы вытряс из них, чей журнал. И кто на него пускал слюни. Потому что только затем такое и печатают.

??????????????????????????Вкруговую он возвращался к этой мысли словно в исходную позицию, пока не пошел еще дальше. Если она в своем мире выбрала эту профессию и направляется к ней, то куда идти ему? И как на нее смотреть, зная, что смотрят другие? Смотрят — и хотят. Потому что она показывает.

Одно громоздилось на другое. Какие-то дикие истории из девяностых о скандалах на подиумах, кокаиновой зависимости топ-моделей, беспорядочных половых связях, карьерах через постель. Может, потому и… «занята»? Может, потому и… «устала»?

Назар сам не понял, как оказался в своей машине, разыскивающим телефон. Но когда набирал Миланкин номер, не задумываясь, что еще слишком рано для звонков, обнаружил, что на соседнем сидении валяются страницы, которые он выдрал из журнала. И снимок с обложки тоже. Ничего своего здесь бросить

он не мог.

«На ней же пробы ставить негде», — в ушах голос матери прозвучал отчетливо и почти в унисон с гудками, протянувшимися от Назара — к Милане. Ему повезло. Здесь связь была. Могло и не быть.

— Привет! — прервались гудки немного заспанным, но радостным голоском. — Привет! Ты вчера звонил, я поздно увидела. Не стала перезванивать, чтобы не разбудить. Или не мешать. Я, кажется, так и не разобралась в твоем графике.

— Я в твоем… тоже, — отрывисто проговорил Назар, с трудом сдерживая эмоции. Или не сдерживая. — Ты дома?

— Где ж еще, — хмыкнула Милана. — А ты где?

— В лесу, как положено дикарям, — зло хохотнул он. — Ты у себя или у родителей?

— Да что мне у них делать? Только контролировать будут.

Назар поморщился и растер переносицу. Секундная пауза, прежде чем рявкнуть:

— А что ты такое делаешь, что контроля боишься?

— Я не боюсь, — удивленно проговорила она, — просто… просто лучше без него.

— Что лучше? Шляться по своим показам? Приходить под утро? Сниматься с голой задницей? Тебя тогда за это в Рудослав сослали, да?

— Шляться? — опешив, переспросила Милана. — Я не шляюсь. Это работа, Назар!

— Я сейчас лицезрел… твою работу! У меня в бытовке на нее мужики передергивают!

— А я при чем, если им трахаться не с кем! — звонко выкрикнула Милана.

— Главное, чтобы тебе там не с кем было!

— Ну ты же все для этого делаешь, да? Чтобы не было!

— Я пашу с утра до ночи! А ты тем временем жопой вертишь перед кем попало. Думаешь, я идиот? Не понимаю, как девок, вроде тебя, обрабатывают?

— Знаешь что! Если ты, действительно, не идиот, то лучше остановись. Потому что нифига ты не понимаешь.

— Тогда объясни мне как ты видишь нашу жизнь? — выкрикнул он. — Ты… ты будешь изображать из себя великую модель, шляться голышом, жить по указке агентства, гулять, с кем они скажут… пропадать по ночам на своих показах и вечеринках. А я кем буду? Лохом, который все это сожрет?

— Интересно, а как ты ее видишь, ковыряясь в своей грязи?

На мгновение он замолк, позволяя ее словам проникнуть под кожу. Сам знал, что зря это делает. Потому что проникнув, они пустят там корни. И потом не избавиться. Но все же Назар замолк. Сжал телефон крепче и тихо, зловеще заговорил:

— Плох я для тебя, да? Ну извини, другим не буду. Может, присмотришь себе кого в вашей тусовке, чтобы соответствовал твоим запросам. Нахрен тебе неотесанный селюк? Для летнего романа еще сойдет, а дальше — пусть отдыхает.

— Не мели чепухи и приезжай, — тут же выпалила она — без пауз и раздумий. — Но предупреждаю, печь тебе булочки я точно не буду.

— Ну да, у тебя руки для другого предназначены. Моя мать тебя иначе, чем лярвой, не называет, как мне ей объяснить, что это такая работа, если я сам не понимаю?!

— Где ж понять, это ж… — она резко оборвала себя, шумно выдохнула и глухо спросила: — Чего ты хочешь?

— Чтобы ты все это бросила!

— Не брошу. У меня сейчас хороший старт, и уже сейчас хорошие деньги.