Зеленые берега

Алексеев Геннадий

Впрочем, рассказывать о картинах еще более неблагодарное занятие, чем рассказывать о стихах.

Несмотря на разносторонние интересы, Генадий Иванович был весьма цельной натурой с очень продуманными эстетическими взглядами. Например, он считал традиционный русский рифмованный стих устаревшим морально и не случайно избрал верлибр, полагая за ним будущее русского стихосложения. В качестве доказательства приводил западную поэзию. Здесь мы с ним расходились во взглядах, хотя, повторяю,

верлибр Алексеева представлялся мне чрезвычайно удачным опытом именно для русского языка. Вообще он предпочитал и прекрасно знал авангардные формы литературы и живописи, при этом будучи знатоком античности, Ренессанса и всего классического наследия, которое он преподносил студентам в своем курсе.

История его взаимоотношений с Анастасией Вяльцевой полна мистики. Я не оговорился о взаимоотношениях, хотя Настя, как он ее называл, жила, творила и умерла совсем в другую эпоху. Ее фотография всегда стояла у него на столе. Даже когда Геннадий Иванович приезжал в Дом творчества в Комарово и, как всегда, с величайшим тщанием располагался в своей комнате, он первым делом ставил на стол фотографию Насти. Думаю, что она менее всего привлекала его как певица, звезда эстрады начала века. Ко всякой эстраде, поп-культуре, как нынче говорят, Алексеев относился снисходительно. Но красота Вяльцевой, ее трагическая судьба, ранняя смерть безусловно привлекали его. В каком-то смысле она была для него живой женщиной, так что роман "Зеленые берега" нельзя считать выдуманным, фантастическим. И трагическую судьбу героя Алексеев писал, предвидя свою раннюю смерть. Он не раз полушутя-полусерьезно, глядя на фотографию Вяльцевой говорил: "А ведь Настя утянет меня на тот свет…"

И утянула.

Первый инфаркт случился, когда роман, кажется, еще не был дописан. В эти последние годы жизни Алексеева мы стали видеться с ним реже, он, как мне кажется, ушел в себя, стал мрачнее обычного, сразу как-то постарел. Я думаю, кроме болезни сердца, его чрезвычайно травмировало невнимание к нему критики. Выходили книжки, были регулярные публикации в журналах, но серьезная критика практически молчала об Алексееве, не замечая или не желая понять его новаторства. Читатели, впрочем, понимали лучше. У Геннадия Ивановича сразу образовался сравнительно узкий, но преданный круг горячих поклонников и поклонниц. Это несколько поднимало ему настроение, однако он продолжал считать себя безвестным и недооцененным поэтом. Так, в сущности, и было.

Его судьба чрезвычайно схожа с судьбой другого русского поэта — Иннокентоия Анненского. То же спокойное с виду, размеренное и академичное внешнее существование. Тот же недооцененный современниками, но ясный потомкам значительный

вклад в русскую поэзию. Тот же интерес к античности. Та же, увы, болезнь сердца, приведшая обоих к преждевременному и скоропостижному концу в одинаковом возрасте — 54 года.

Проза Алексеева продолжает его стихи. Она так же лапидарна, ритмична, лишена украшений, действенна. Весь пролог к роману — это, в сущности, большое стихотворение в прозе. Дневник Алексеева, который он вел регулярно и выдержки из которого мне часто зачитывал — это прекрасная проза с чрезвычайно точными и тонкими суждениями о литературе и нравах, это достоверный документ о покинувшей нас эпохе семидесятых-восьмидесятых годов. Он ждет своего опубликования, как и многие стихи, оставшиеся в столе, как и картины Алексеева, как его рисунки и книга о русском архитектурном модерне.

Квартира, в которую он переехал с семьей незадолго до смерти, имела несчастливый номер — 13. В ней он и умер в один миг, придя вечером с филармонического концерта и зайдя в кухню согреть чаю. Это случилось в марте 1986 года. Похоронили Геннадия Ивановича на Охтенском, там же, где похоронена героиня его поэмы «Жар-птица». На похоронах было множество его студентов, коллег и читателей.

В один печальный туманный вечердо меня дошло,что я не бессмертен,что я непременно умрув одно прекрасное ясное утро.От этой мыслия не подскочил,как ужаленный злющей осой,не вскрикнул,как укушенный бешеным псом,не взвыл,как ошпаренный крутым кипятком,но, признаться,я отчаянно загрустилот этойвнезапно пронзившей меня мыслив тотневыносимо печальныйи на редкость туманный вечер.Погрустив,я лег спатьи проснулся прекрасным ясным утром.Летали галки,дымили трубы,грохотали грузовики."Может быть, я все же бессмертен?подумал я.Всякое бывает".