Зеленые берега
Шрифт:
Человек валяется под машиной. Ноги его торчат наружу. Стою и смотрю на эти ноги. Они неподвижны. Может быть, человек мертв? Может быть, его переехала машина? Переехала и встала над ним, распростершимся на асфальте, раздавленным, расплющенным, изуродованным, а все думают, что он сам улегся по какой-то надобности. Стою и боюсь нагнуться. Собравшись с духом, все же нагибаюсь и заглядываю под брюхо машины. Слава богу, человек жив! Он отвинчивает ключом какую-то гайку. У него очень сердитое лицо. Он недоволен машиной, потому что она испортилась.
Магазин грампластинок. В отделе эстрадной музыки толпится народ. Ксюшин жанр процветает. Его популярность разрослась неимоверно и растет далее. Сотни, тысячи, десятки тысяч певцов и певиц, притоптывая, приплясывая, подпрыгивая, извиваясь всем телом, бегая по эстраде
Аптека. У входа обычная вывеска.
А повыше, над входом, сквозь тонкий слой краски проступают крупные буквы:
Останавливаюсь. Смотрю на буквы. Выжидаю. Проходит несколько минут. Буквы не становятся ярче, увы, не становятся ярче. Проходит еще минут десять — буквы все те же. И я иду дальше.
Огромный дом с бесчисленными дворами. Все они чистые, опрятные, тщательно асфальтированные и пустые. Людей нигде не видно. Полутемными туннелями проездов перехожу из одного двора в другой. Они не кончаются. Их несметное количество. Я попал в лабиринт. Мне не выбраться из него, не выбраться! В следующем дворе меня поджидает чудовище с головой быка! Оно сожрет меня! Я обречен! Надо было захватить с собой катушку ниток. Надо всегда, всегда носить в кармане катушку ниток! Какое непростительное легкомыслие, какая бравада — хожу по городу, не запасшись катушкой ниток! Из дверей выходит женщина с сумкой для провизии. Бросаюсь к ней.
— Спасите! Я заблудился в лабиринте ваших дворов!
— Идите за мной, — говорит женщина. — И не отставайте! Минотавр сейчас спит, но все равно не отставайте.
Надо мной занесены копыта бронзового коня. У него на спине восседает некто величественный, простерший руку на северо-запад. Гляжу снизу вверх на угрожающе вознесшиеся копыта, на бронзовый неподвижный лик седока. Еще мгновение, и я брошусь наутек, как герой известной поэмы, сочиненной известным стихотворцем, и буду долго-долго бежать по городу, то и дело оглядываясь — не скачет ли за мною кто-нибудь? Но я мужаюсь, но я не подаю виду, что робею, но я не пускаюсь все же в бегство. К монументу подъезжает несколько легковых машин, украшенных лентами и цветами. Из первой машины выходят жених и невеста. Они молоды. У них счастливый вид. Жених в черном, невеста в белом. В руках у невесты букет белых хризантем. Ее длинная
По каналу мчится катер, распарывая темную воду, в которой плавают опавшие листья. Две высокие волны ударяют в гранитные берега, перехлестывают через парапет и перебрасывают через него листья. Катер исчезает, но вода в канале еще долго плещется и бьется о гранит, а легкая лодчонка, привязанная цепью к чугунному кольцу, еще долго раскачивается, долго пляшет, опуская то нос, то корму и поводя крутыми боками.
Два гранитных льва лежат у подъезда. Головы их опущены на скрещенные лапы, глаза закрыты. Они спят. Подбегают двое мальчишек, взбираются на спины львов, бьют их пятками в бока, хлопают их ладонями по голове, хохочут. Львы не просыпаются. Львы и ухом не ведут. Они спят очень крепко. Впрочем, у одного кисточка на хвосте чуть-чуть подрагивает. Или мне чудится? Мальчишки слезают со львов и убегают. Иду дальше. Оглядываюсь. Тот лев, у которого шевелился хвост, встает на передние лапы, широко разевает пасть и потягивается, как кошка. После он снова ложится, складывает лапы крест-накрест, опускает голову и опять засыпает.
Иду дальше. Прихожу на вокзал. Стою на перроне и наблюдаю, как провожающие прощаются с отъезжающими, как они их обнимают, целуют и похлопывают по плечам, как они идут рядом с уже движущимися вагонами и долго машут руками, шапками, платками. Потом я слежу, как встречающие приветствуют приехавших, как они подносят им цветы, радостно улыбаются и тоже обнимают, и тоже целуют, и тоже хлопают по плечам.
Беру билет, сажусь в электричку и еду чуть больше часа. Покидаю вагон, прохожу мимо невзрачных станционных киосков (все они почему-то голубые — Ксюша захлопала бы в ладоши), миную небольшой чахлый скверик, иду дальше и вскоре оказываюсь на берегу не очень широкой речки, струящейся между высокими, живописными, зелеными берегами. Несмотря на ноябрь, трава не пожухла. Чудесная стоит осень.
На камне у воды сидит мальчишка с удочкой. Подхожу.
— Вредно сидеть на холодном камне, дружище! Простудишься!
— Да ничего!
— А клюет?
— Клюет помаленьку.
— А далеко ли течет эта речка?
— Нет, недалеко. Еще километра полтора, и конец.
— А что же там, в конце?
— А вот увидите!
ЭПИЛОГ
Моя смерть была загадочной и произвела сильное впечатление на всех, кто меня знал.
В декабре 1984 года я внезапно исчез. Через две недели мое тело было найдено на С…ком кладбище, в часовне над могилой Ксении Брянской. Я лежал в странной позе, скорчившись и обхватив голову руками. На лице еще можно было различить подобие улыбки. Вход в часовню, как известно, давно уже замурован, а окна забраны массивными железными решетками. Каким образом мне удалось пробраться внутрь, осталось тайной.
О том, что стряслось со мною в предпоследний год моей жизни, знал только А. Известие о моей кончине чрезвычайно взволновало и опечалило его, хотя он, наверное, предчувствовал этот трагический финал. На похороны он приехал с букетом красных роз, раздобытых с большим трудом. В букете было восемнадцать цветков. Девять роз он положил на свежий холмик из смерзшейся, комковатой глины, а остальные продолжал держать в руке. Постояв у могилы, он тихонько ушел и тотчас же направился на С…кое кладбище. Он торопился, не зная почему.
Почти бегом он обогнул церковь и бросился по протоптанной в снегу тропинке к знакомой ему часовне. Но… часовни не было. Оцепенев от ужаса, он стоял перед некрашеным дощатым забором, сжимая цветы в закоченевших пальцах. К нему подошла немолодая женщина в пуховом платке.
— Тут авария произошла, — сказала она. — Земля провалилась. Под кладбищем-то метро проходит, вот земля и провалилась. Даже покойникам покою нет. О Господи!
В ящике моего письменного стола была найдена фотография Ксюши с краткой дарственной надписью: