Зеленые млыны

Земляк Василь Сидорович

— Прися! — крикнул Явтушок, не сдерживая восхищения. — Можешь поздравить Левка Хороброго. Наш новый председатель, то есть господин староста. Неси графинчик и коврики — землица то уже холодная, могут выскочить чирьи, а господин староста и без того слаб здоровьем. Бери тот коврик, что я когда то из Киева с совещания привез, — это настоящая шерсть, туркменская. Я когда то при Лукьяне, царство ему небесное, большим человеком был, а кем буду при вас — это уж время покажет, бог вам помощь! Где ты там, Прися?

— Иду!

— Это что же — староста должен так долго стоять?

Ковер был плотный, из чистой шерсти, краски словно только

что родились. Явтушок разостлал его и с удовольствием наблюдал, как Фабиан возлег на нем к трапезе на манер древнего римлянина.

Козел залез мордой в горшок, опрокинул его, и пахта залила все вокруг. При других обстоятельствах Явтушок непременно наказал бы бородатого, прогнал бы прочь, но теперь…

— Ничего, — сказал Явтушок снисходительно. — Скотинка тут ни при чем. Это Прися виновата. Кто же ставит пахту перед голодным козлом, даже если это козел самого старосты?

Но когда уже сам староста нечаянно опрокинул графинчик и из него забулькало на ковер, Явтушок все же разозлился:

— Козел, леший тебя возьми, ну что ты вытворяешь?

— Это я, это я, Явтуша… — сказал Фабиан, подхватывая графинчик. Там еще осталось на дне, и староста выпил эту малость прямо из горлышка тем непристой ным способом, которым пользовался задолго до того, как стал правителем Вавилона. Явтушок отметил про себя не без злорадства: «Немцы не потерпят от ста росты такого бескультурья, и править ему Вавилоном не долее, как до первого застолья с ними».

— Прися, поди нацеди нам еще в графинчик. Только я уж буду держать его в руках, это, братцы, последние запасы.

Новый графинчик, который Явтушок держал меж колен, дал прекрасный толчок к беседе.

Когда Явтушок размечтался и заговорил о земле, на которую он хотел бы вернуться с соизволения нового старосты, Фабиан почувствовал, что пора начинать готовить Явтушка «к смерти». Он достал из кармана за писку, которую получил прошлой ночью от глипского гробовщика, и дал ее Явтушку. Тот прочитал: «Люди, берегитесь Явтушка. Он провокатор, Бужанка». Руки у Явтушка задрожали, и, пока он раздумывал, что делать с запиской, Фабиан успел выхватить ее из его похолодевших пальцев и снова спрятать в нагрудный карман.

— Что с тобой, Явтуша? — спросила Прися, принесшая миску свежих вареников.

— Ничего, ничего, Прися. Маленькое недоразумение. Господин староста подумал обо мне черт те что, а я ведь читаю мысли на расстоянии, ну и чуть не подавился вареником. А ну, стукни ка меня промеж лопаток. Еще, еще!

Савка рассмеялся. Прися лупила мужа между лопаток, кулак у ней был здоровый, после третьего удара Явтушок закатил глаза и в самом деле походил на подавившегося.

— Принесите ему водички, — велел Фабиан.

Когда Прися побежала за водой, Фабиан сказал Явтушку:

— Побойся Советской власти, Явтуша. На этой земле она вездесуща, она в каждом из нас… Она вернется!

Фабиан встал с ковра, поблагодарил хозяев за обед и сказал исполнителю:

— Пойдем, Савка, служить…

За ними шагал козел, он шел грациозной походкой царедворца, даром что был вторым в этой иерархии власти — после Савки.

Явтушок остерегался Фабиана так же, как Фабиан — Явтушка. Разница была только в том, что Явтушок вполне серьезно искал убийцу для Фабиана, тогда как тот не терял надежды спасти товарища и потому решил расстрелять Явтушка сперва символически, выслушав его «предсмертное» слово, а

потом уже действовать по законам военного времени. Таким образом, надлежало найти убийцу, в карательную миссию которого прежде всего поверил бы сам Явтушок. Свою кандидатуру Фабиан категорически отбросил, он знал, что достаточно будет ему глянуть на красные ноги и красные руки Явтушка, которые к тому же задрожат перед «смертью», как он рассмеется, а может, и расплачется над судьбой «казнимого». Савка тоже совсем не подходил для этого, он станет хохотать и тем испортит весь ритуал расстрела. Фабиан перебрал всех вавилонян, мертвых и живых, и остановил свой взгляд на Тапасе Незампжном, еще при царе служившем в знаменитой тогда Брацлавской тюрьме и, разумеется, понимавшем в расстрелах.

Тапасу было уже за восемьдесят, он плохо видел и слышал, но это ничего не меняло в судьбе Явтушка. Услыхав от Фабиана, что Явтушок предатель, старик так разволновался, что готов был пойти на Явтушка среди бела дня, и старуха едва угомонила его. Фабиан велел Танасу быть на рассвете у ветряков. «Считай, что" я уже там», — сказал старик, в котором словно через много лет проснулся тюремный надзиратель. Когда Фабиан поинтересовался, из чего дед Танас будет «расстреливать» предателя, царский тюремщик усмехнулся в выцветшую бороду, покосился многозначительно на свою старуху и сказал: «Об том пусть у тебя голова не болит. Ты готовь хороший приговор. И читать будешь громко, чтобы я слышал. А то, как ворвались эти люциферы, я совсем оглох».

Договорились вечером, а на рассвете Савка разбудил Явтушка, вызвал его полусонного на крыльцо (это застекленное крыльцо Явтушок пристроил как раз накануне войны, намереваясь вскоре пристроить к крыльцу новую хату).

— Такая рань… Что стряслось, Савка?

— Придется вам пройтись к ветрякам.

— Куда? — не расслышав, переспросил Явтушок, жуя кончик уса.

— К ветрякам. Там вас ждет Фабиан. — С чего это вдруг? Еще и не полный староста, а уже ждет…

— Приказано раздать ветряки хозяевам, чтобы при вести их в порядок. Ну и вам один ветрячок…

— Вот это умно! — Явтушок сразу ожил и сбежал по ступенькам. — А который, Савка, который? Вон тот, левый или правый?

— Как я стою, то левый. А как вы — то правый. Вот так, — Савка повернулся к ветрякам, — правый.

— Во, во во! Левый то совсем ветхий. Лечу!

Он побежал в хату, надел солдатскую гимнастерку, обулся в кирзовые сапоги, на ходу кинул Присе:

— Режь петушка, того, пепельного, ну, который поет невпопад. Сегодня сам Фабиан у нас обедает.

Прися засмеялась.

— О боже, какой высокий гость!

— Чудачка! Фабиан дает мне ветряк, — Явтушок показал в окно: — Вон тот, что справа! Хе хе, нежданно негаданно— и вдруг ветряк! Одним словом, режь петушка да напеки к жаркому пампушек, у Фабиана зубы совсем никудышные, а хлеб у нас черствый, как камень, его и козел Фабианов не угрызет.

— Хлопот то сколько!

— Да ведь ветряк же, ветряк! — крикнул Явтушок и выбежал из хаты.

Он не чуял земли под ногами, а в душе творилось что-то такое, от чего он давно уже отвык. А ветряки торчали на горе искалеченные, один, каменный, совсем выгорел, другой стоял без крыши и без крыльев, ему вражеским снарядом снесло голову, и только третий все еще походил на ветряк, хотя и у него осталось только полтора крыла вместо четырех. Именно о нем мечтал сейчас Явтушок, взбираясь на кручу по тропке.