Зеленые скамейки
Шрифт:
— Вам не кажется, что у него рука движется справа налево? — спрашивала Сима.
— Он пишет на идиш, — объявляла Хая-Рейзел.
— Он его не знает, — говорила бабушка.
— А хицим паровоз! Русские шрайберы тоже не знают русского, а пишут. Все пишут!.. Иосиф, вот, кстати, ваша Нелли с Додиком! Вчера она была с Рувимом. В июне — с Кацем! Кто она, по-вашему — Святая Дева?
— Она «шейне», — объяснял Иосиф, руки его летали на фоне неба, — «шейне мейделе»! Она не виновата, что за ней все бегают! Шейне и аникейве —
— Почему, бывают шейне аникейве.
— Ай, перестаньте, вы просто завидуете. Вы сидите на скамейке, а она снимается в кино. Помяните мое слово — она будет звездой.
— Что я и говорю! А кто такие звезды?..
— Ша, ша, — глаза Хаи-Рейзел теплели, — вот идет мой Изик, он тоже звезда, он учится в Москве на окулиста…
— Он гений, — продолжал Исаак, — он станет Филатовым, это мы уже слышали… Так он им не будет!
— Что вы знаете, шмоча?!
— Он будет раввином!
— Мишуге. После Первого Медицинского?
— Если Текстильный готовит шрайберов, а Театральный…
— Ни слова о Нелли! — вскакивал Иосиф.
— Успокойтесь, мы говорим о раввине, — отвечал Исаак, — это вылитый хасид.
— Что вы порете чушь, Исаак? — возмущалась Хая-Рейзел.
— Вы когда-нибудь заглядывали в его глаза? — интересовался Исаак.
— Его глаза?!! Я смотрю в них с утра до вечера!
— И вы не видите, что они печальны и мудры?! Что он будет раввином?
— Не вижу! В этой стране раввином?!! Цыпун вам на язык! Хватит, что им был мой отец. Одна ржавая селедка на пятерых! В этой стране — раввином?!!
— Кто вам сказал, что здесь? Он будет раввином в Америке. В штате Алабама. Если вы не уплыли из-за грыжи вашего мужа, так он уплывет.
— Откуда вы знаете, что у Бени была грыжа?!
— Хм, а кто этого не знает? Сима, вы знаете?
— Шрай ныт! Знаю! Я все знаю. Я только не знаю, зачем этот паразит поступил в рыбный?! Лазик, зачем ты поступил в рыбный? Смотрите, он идет и даже не оборачивается, в наше время он бы получил «а клеп»! Ему так нужен «рыбный», как мне кость в горле. Он ненавидит леща. Он не берет в рот «гепекелте фиш», селедка ему воняет. Ответьте мне, зачем он поступил в рыбный?!
— Чтоб уехать, — отвечал Иосиф.
— Куда? — удивлялась Сима, — зачем уехать? Куда уехать?
— Не важно, куда. Потому что, если он не уедет — он сядет. Это прирожденный гешефтмахер. Родители сидели — и он сядет.
— Секундочку, — возмущалась Сима, — секундочку! Во-первых, только отец. И незаслуженно — его вот-вот реабилитируют.
— Зачем здесь гешефтмахер, Сима, — спрашивал Иосиф, — для областной тюрьмы? А там он станет негоциантом. Миллионером. Он будет продавать России шоколад и сыр, который не воняет!
— Где это, я вас спрашиваю, где это там?!
— Вы хотите точный адрес?
— Да, хочу.
— В Швейцарии, мадам Сима, в Лозанне, над Леманским
— Ой, майн Гот, — причитала Сима, — ой, майн Гот.
— Чем вы недовольны? — спрашивала Хая-Рейзел, — это лучше, чем в Алабаме. Там такая жара!..
Предсказания старых евреев с зеленых скамеек сбылись. Может быть, они были пророками, эти евреи под бледным балтийским небом — не знаю, но все их пророчества сбылись, кроме одного — Бома Левин так и не стал министром мясомолочной промышленности. И не только потому, что к тому времени, когда он должен был занять этот пост, уже не было ни молока, ни мяса…
Бома был бел, рыж и упитан.
Он последним из нашей компании появлялся на пляже. И все взгляды были устремлены на него.
— Посмотрите на его брюки, — говорила Хая-Рейзел, — они же влезают ему в тохес.
— Да, — вздыхала Сима, — эта прекрасная мелуха испортила всех. Даже такого святого человека, как портной Баренбойм. Разве раньше он шил такие брюки, чтобы они врезались в задницы?
— Вы путаете причину и следствие, — улыбался Исаак. Он был немного философом. — Виноваты не брюки, а задницы. Хотя до войны я тут и не жил, но могу вас заверить — при Ульманисе таких задов не было. Никто не голодал — но никто и не жрал в три горла…
Старики покидали свои скамейки и перемещались в шезлонги, на пляж. Наблюдать за нами.
Обычно мы в это время играли в волейбол.
— Обратите внимание, как мой шпил! — восхищалась бабушка, — и это на одном стакане молока!
— Ваша Нелли! — ахала Хая-Рейзел, поворачиваясь к Иосифу, — как она падает под мяч.
— На что вы намекаете?! — вспыхивал Иосиф. — Она может падать подо что хочет!
— Пусть падает, — улыбалась Хая-Рейзел. — Я против?
Но лучше всех нас прыгал и резал Бома. Несмотря на зад.
— Что вы хотите, — вздыхала моя бабушка, — на шпикачках… Если бы мой ел шпикачки — вы знаете, куда бы он подпрыгнул? Он был бы членом сборной страны по баскетболу. И объездил бы уже полмира, а не торчал бы все время в этой огромной дыре…
— Благодарите Бога, что он — не член, — советовал Иосиф. — Потому что он обязательно где-нибудь бы остался. Только идиот может ездить по миру и не остаться. Они все остаются! …И вы не видели бы вашего внука!
Мы кончали играть в волейбол и неслись в воду. И всегда рядом с Бомой неслась прекрасная Гера, такая же рыжая, как и он.
Она держала его за руку, она заглядывала ему в глаза, она закидывала назад голову и хохотала.
— Вы не представляете, что могут сделать с человеком настоящие шпикачки, — объяснял Исаак. — Я их случайно попробовал когда-то давно, в двадцатых. Как меня тогда любили женщины! — бес начинал прыгать в его глазах. — Ах, если бы сейчас мне их удалось попробовать хотя бы пару раз. Я бы еще и теперь кое-что смог…