Зеленые скамейки
Шрифт:
— Лидочка, пломбир, родная? Бомочка, эскимо?..
Вика носился с мороженым, с коробками конфет.
— Лидочка, это тебе, первые георгины.
— Дети мои, а не прогуляться ли нам на корабле до Риги?
И вдруг, где-то в конце июня, произошло событие, взбудоражившее не только зеленые скамейки.
Левины получили письмо из Австрии, и оказалось, что у Бомы есть второй папа, а у Лиды — второй муж. Или первый, как вам будет угодно. И этот самый папа звал их к себе, в Вену.
На следующее утро после письма старики не проронили ни слова — впервые за десять лет! Они сидели какие-то подбитые, подперев кулаками подбородки и глядя вдаль.
Первой заговорила бабушка.
— А-а, — сказала она, — пойду домой. Надо приготовить обед.
И осталась сидеть.
— Сбегаю в магазин, — сказала Хая-Рейзел. И тоже не сдвинулась с места.
— Евреи, — задумчиво произнес Исаак, — мы думаем, что мы знаем все — а не знаем ничего… Откуда возник этот, простите меня, папа?!
— Не будем бить себя в наши старые груди, — сказал Иосиф, — этот папа возник до войны. Они были здесь до войны — а мы не были… А в Жмеринке я знал, что творится в Жмеринке. Ну, может быть, в Виннице. Но не в какой-то там Риге, о которой я вообще не знал.
— Он прав, — сказала моя бабушка, — он совершенно прав. Эта страна так быстро разрастается, что мы не успеваем следить, что происходит на наши новых территориях. И мы в этом не виноваты… Но Вика для Бомы был больше родного…
Скамейки печально закивали головами.
— Когда Вика открыл это письмо, будь оно проклято — у него подкосились ноги, — сообщил Иосиф. — Несмотря на шпикачки.
— Откуда вы знаете? — удивилась Хая-Рейзел.
— Когда хороший человек падает — это слышно повсюду, — объяснил Исаак.
— Успокойтесь, — сказала бабушка, — они никуда от него не уедут. Я мог вас заверить. Такая семья!! С любимыми не расстаются…
Вскоре Левины получили второе письмо. Новый папа сообщал о себе кое-какие подробности: оказывается, ему принадлежали шикарные отели: в Вене — «Интерконтиненталь», а в Лондоне — «Кларидж». К тому же новый папа был «фоном» — его звали фон Шнеерсон. У фона было несколько конюшен со скаковыми лошадьми. К письму были приложены фото: «фон» верхом на лошадях, «фон» в бассейне, «фон» с Крайским.
— С чего бы это вдруг «фон»? — пожала плечами Сима. — Странный какой-то еврей.
— Какой он еврей? Он — шлеймазл! Шлеймазл на лошади! — сказала бабушка. — Пузатенький, лысенький — разве его можно сравнить с нашим Викой!
— На лошади он хотя бы одет, — хихикнул Исаак, — вы всмотритесь в фото, где он потягивает коктейль около своего бассейна! Да за такого ни одна аникейве…
— Не смейте касаться моей внучки! — приказал
— Вы сошли с ума, — сказал Исаак, — причем тут ваша внучка?!
— Идн, ша, — сказала Хая-Рейзел, — они никуда не уедут. Они не бросят Вику. Попомните мои слова…
Но пророчества евреев как-то плохо стали сбываться.
В начале августа Лида и Бома улетели…
Несколько дней скамейки пустовали. Старые евреи болели. Бабушка лежала на кушетке, лицом к стене, и даже не подавала мне по утрам молока. У Хаи-Рейзел случился нервный приступ. Исаак собрался лететь за паршивцами вдогонку, и там, в Вене, сказать им все, что о них думает. Но ему не дали визы.
Потому евреи единогласно решили вычеркнуть их из своей памяти.
— Это не евреи, — сказали они, — евреи так не поступают!
И вычеркнули.
Все свое внимание они сосредоточили на Вике. Было решено взять его под опеку.
— Он не должен оставаться один, — сказал Иосиф, — одиночество — это цорес! Вы меня понимаете?
Тут же были распределены обязанности: завтраки — у Хаи-Рейзел:
— Вы не знаете, он любит компот из рибарбара?
— Главное — компания, Хая-Рейзел, а не рибарбар.
Полдники — с Иосифом:
— Кефир и пару веселых майс, пойдет?
Обеды — у Симы:
— Я на диете. Он будет есть суп без соли?
— Будет, будет, только окружите его теплом.
И ужины — у моей бабушки:
— Ах, я знаю, что сделаю — налистники с черникой!
Хая-Рейзел пекла для него блинчики с творогом.
— Это базарный, Вика, — подчеркивала она, — его сделали фактически при мне. В вашем возрасте нельзя есть все время мясо. Мясо и мясо. Мясо повышает…
— Что? — безучастно спрашивал Вика.
— Я знаю? Все! Холестерин, белок, желток. А если б они не уехали, вы бы его ели и ели. И кто знает, чем бы все это кончилось…
— Не скажите, Хая-Рейзел, — возражал Вика, — там у Бомы настоящий отец! А настоящий отец — это вам не шпикачки!
— Настоящий папа! — вздыхала потом Хая-Рейзел. — Я бы посмотрела, как бы их к нему потянуло, если б он жил не в Вене, а в Крыжополе.
Иосиф засыпал Вику анекдотами.
— «Хаим, одолжи десятку!» — «У кого?!» — и первый ржал. Поймите, Вика, — говорил он, — если кувшин падает на камень — цорес кувшину. Если камень падает на кувшин — цорес кувшину. Человек не должен быть кувшином!
— Я не кувшин, — успокаивал Вика, — я чайник!..
Он перестал ходить на концерты, только на Бетховена.
— У него была трагическая судьба, мальчик, — как-то сказал он мне.
Я видел его однажды, в десятом ряду на пятой симфонии. На глазах его были слезы.