Зеленый берег
Шрифт:
Гаухар не понадобилось много времени, чтобы уговорить. Агзама поделиться с учениками своими записями. В Агзаме как бы проснулся прежний учитель. Он нашел слова, понятные школьникам и в то же время открывающие грандиозную панораму строительства. У ребят горели глаза. Еще не дав закончить Агзаму речь, они засыпали его вопросами: «Неужели для такой стройки пригодятся и щербатые чугуны, и ржавые спинки кроватей?!» — «Пригодятся ребята! Этот лом переплавят в мартеновских печах, и получится новенький металл». — «А что такое мартеновская печь?» — «Если не устали слушать,
«Все на субботник, ребята! Наш металлолом пригодится гигантскому автомобильному заводу!» — этот огромный транспарант был развешен по всему фасаду школы. А над крышей полоскался на ветру красный флаг. На улице гремела музыка, лились пионерские песни — это на полную мощность было включено школьное радио.
Гаухар раньше обычного зашла в еще пустующий класс. Здесь на стенах тоже висят плакаты, а в центре большая репродукция — «Ленин на субботнике в Кремле».
В назначенное время явились все шесть бригадиров рабочих пятерок, доложили учительнице, что класс полностью вышел на субботник и стоит перед школой в общем строю. Бригадиры, как и все ребята, одеты в старенькое, но вид у них боевой, задорный.
— Принимайтесь, ребята, за дело, — распорядилась Гаухар. — Видите свои звенья. Вы ведь знаете, куда идти?
— Знаем! Еще вчера присмотрели места.
— Желаю удачи. Излишние тяжести не поднимайте. Следите, чтоб рукавичек никто не снимал, ржавым железом шутить нельзя. Я все время буду во дворе школы, у весов.
За последние годы сбор металлолома проводился не раз в Зеленом Береге, пустыри и свалки были изрядно «прочесаны». Но ведь в каждом жилом доме, не говоря уже о предприятиях, не только приобретают новые предметы обихода, инвентарь, инструменты, оборудование, но и выбрасывают изношенное, сломанное. А уж ребята знают в своем районе все глухие закоулки, ямы я овражки, куда сваливают ненужное старье. Сборщики разбрелись по окраинам городка. У них были легкие тачки и просто мешки, лопаты, крючья, чтобы откапывать, выволакивать из земли крупную и мелкую добычу.
Сперва школьный двор пустовал. Завхоз бездельничал около больших, с помостом весов, на которых можно было взвесить добрую тонну. Но потом через каждые полчаса, а дальше и через двадцать — пятнадцать минут во двор, грохоча железом, прибывали звенья. Теперь завхоз еле успевал поворачиваться. Звено Акназара приволокло на тележке ржавую кабину от «Запорожца».
— Где же вы раздобыли эту штуку и как погрузили? — удивлялась Гаухар.
— Она уже года два валялась в яме, почти засыпанная землей. Пришлось попыхтеть. А тут подвернулся один дядька с самосвалом, обвязал ее цепью и выволок на дорогу. Да еще помог рычажиной взвалить на тележку.
Кабинка потянула больше пятидесяти килограммов.
— Ай-яй! — только и воскликнул завхоз.
— Скорей, скорей! — торопили завхоза ребята. — У нас там еще полкузова осталось, Ахмед караулит, чтоб не уволокли.
Гаухар вернулась домой в полдень с чувством выполненного долга. Субботник прошел удачно, без каких-либо неприятностей.
Пока
— Что с тобой, тетушка Забира? На улице так хорошо, совсем по-весеннему, а ты приуныла. Может, случилось что? Скажи, не волнуй меня. Ты ведь сама не раз говорила, что люди вместе должны переживать и радость, и горе.
— Ой, Гаухар, не хотелось мне тревожить тебя… Знаешь, беда не спросись явилась. Талия сильно заболела.
— Талия?!
— Чего же ты удивилась? Талия какой-никакой все же человек. К тому же на одной улице живем.
— Да ведь говорили, что она уехала куда-то.
— Месяца три провела где-то в Средней Азии. Там прицелилась к ней какая-то непонятная хворь. Показывалась докторам и в Душанбе, и в Казани, — не знают, как подойти к этой болезни. Высохла Талия, что осенний листок. Я даже и не узнала бедняжку.
— Ты была у нее?
— Куда ж деваться, соседка позвала… Уж очень хочет больная видеть Акназара. Он у нее не сходит с языка.
— Интернат недалеко, могли бы позвать.
— Звали, — скорбно сказала Забира.
— Ну и что?
— Не идет Акназар.
— Пусть Талия, обижается на себя, — помолчав, довольно сухо сказала Гаухар. — От хорошей матери сын не уходит. Сколько раз Талия кричала мне: «Надо отправить в колонию этого разбойника!»
— Говорила, знаю. Да ведь сгоряча, наверно Чего не скажешь сгоряча, А теперь что ж… В последние-то свои дни и не подумала бы она, что все мы бессердечные.
— Я что-то не совсем понимаю, тетушка Забира, Она что ж, и вправду так сильно захворала?
— На смертном одре лежит, бедняжка.
— Тогда надо позвать врачей, пусть осмотрят, может, положат в больницу.
— Звали уж. Сколько раз приходили смотреть. Она ни за что не хочет ложиться в больницу. «Умру, говорят, в своем доме».
Убедившись, что у квартирантки нет должного сочувствия к больной, тетушка Забира с горечью заговорила:
— Сказала бы я словечко про учителей… Разве дело только в сборе железок да в азбуке? Вы одно привыкли твердить: вот это правильно, а это ошибка. Да разве есть на свете вечные ошибки? Ах, а еще тузы-вузы кончали! Хороша ли, плоха Талия, а все же она мать вашему ученику» Если она умрет, не повидав сына, в ответе кто останется? Вы, учителя. Ведь мальчик вырастет и когда-нибудь спросит о ней. Не навсегда же останется он таким!
Гаухар молча стала одеваться. Забиру ли пожалела она, или за Акназара и его неудачницу мать испугалась, — только сказала:
— Я зайду к ней. Ты, тетушка Забира, пожалуйста, поволнуйся.
— Да, да, зайди, умница! Хоть и много негодного делала Талия, так ведь мы-то люди…
Уже входя в дом к больной, Гаухар все еще не чувствовала настоящей жалости. Уж очень досадила ей Талия руганью, оскорблениями, а главное — бесчеловечным отношением к Акназару. И сейчас Гаухар по привычке не ждала ничего хорошего от Талии.