Зелимхан
Шрифт:
Пошли. В руках ружья. Злоба в сердцах.
— Уо! Селям алей-кум, Сугаид! Хорошо, что ты встретился нам. Пойдем с нами. Покажи, где твой брат нашу девушку спрятал.
Ружья… Пятеро…
Пошел с ними Сугаид.
В Эшель-Хотое — Хушулла. Тоже дочь ищет:
— Лучше бы я ее Солтамураду оставил.
— Уо! Селям алейкум, Гушмазуко!
— Уо! Алейкум селям, Хушулла! Как же ты Шу-гаиппу девушку отдал? Или Солтамурад хуже Шуга-иппа? Или наш дом плохой? Или свои харачоевцы хуже Элсановых? О Хушулла, Хушулла!
— Иди домой, Гушмазуко. Спокойно иди домой. Я сам свою дочку возьму. Сам Солтамураду
Возвращались. Сугаид с ними. С утра еще надо ему в Харачой, а скоро вечер. Задержался из-за этих Гушмазукаевых.
Гушмазуко, Зелимхан и Израил втроем впереди шли. Алимхан, Ушурма и Сугаид втроем позади шли. Отставали: нельзя при старике Гушмазуко курить. Отстали вовсе. Остановились у родника.
— И как это вы позволили себе взять девушку, просватанную моим братом? — не унимаясь, вспомнил Ушурма.
— Да так: взяли и взяли.
— И как это можно позволить себе… Не чеченцы вы, что ли? Обычаев не знаете, что ли?… Гушмазукаевых за мужчин не считаете, что ли?.. Думаете, что они примут позор, что ли?.. Что бы ты сделал, если бы я с тебя штаны снял?
— Я не баба, чтобы позволить с себя штаны снять.
— Я всей Чечне докажу, что вы бабы. Схватились. Алимхан сзади, протянув руки под мышки Сугаида. Ушурма спереди. Наклонился, чтобы развязать учкур и стянуть штаны, чтобы на завтра показать их в селе: вот-де какие Элсановы мужчины… Штаны-то Сугаидовы. На всю Чечню слава пошла бы. Ни одна девушка после этого не вышла бы за Сугаида замуж.
Сугаид — чечен. Сугаид — хоевец. Чеченская честь! Хоевская честь! Кинжалом наклонившегося Ушурмы он заколол Ушурму. И спрыгнул на дно балки.
Алимхан выстрелил вслед Сугаиду. Алимхан не попал. Вернул только выстрелом ушедших вперед.
— Из-за нас убит. Мы отомстить должны.
И заторопились в Харачой. К Элсановым.
В воротах бросались на непрошеных гостей черномордые, зубастые псы. Дулами винтовок отгоняли их Гушмазукаевы и Израил, крича в саклю:
— Выходи, храбрый мужчина! Мы тебе докажем, что ты не 'таков, как ты думаешь.
Не Сугаид вышел. Элсан вышел. Сугаид в Дышни-Ведено бежал. Не Сугаид вышел, но разве приметишь ночью: выстрелили. Упал Элсан.
И Гушмазукаевы ушли домой.
Убили.
Это — не простое дело, у горцев даже. Это — высечь из гранита кровавый ключ, который будет клокотать для многих поколений.
Но сейчас счеты уравновешивались. Элсановский Сугаид убил Ушурму. Гушмазукаевского Ушурму. Гушмазукаевы убили Элсана. Опоминаясь дома, Гушмазукаевы рассчитывали на мирный исход. Ведь уравновесились чаши крови, и канлы [3] должны были кончиться. Почетные старики будут ходить от Гушмазукаевых к Элсановым и обратно. Будут торговаться о маслаате, [4] поедая баранину с лепешками. И, в конце концов, помирятся. На пиру, куда соберется вся мужская половина аула и где фамилии, пролившие кровь, прольют друг перед другом слезы сожаления и раскаяния.
3
Уо!
4
Маслаат (араб.) — примирение, заключение перемирия между враждующими сторонами.
Но начальство, начальство как?
Утром, не дожидаясь приезда начальника участка, Гушмазукаевы ушли из селения. Они знали, что старшина вызвал их, старшина, который благоволил к Элсановым, который отнимал Зезык у Гушмазукаевых.
Раненый Элсанов еще только умирал. Умирая, он не называл убийц. Он чеченец, старый чеченец. Он понимал, что с его смертью легче всего кончатся и канлы. Но не отходил от умирающего Чернов, не отходил и старшина. Вдвоем, добиваясь подтверждения, называли они имена Гушмазукаевых.
Не добившись ответа, уехал Чернов в свою веденскую ставку, наказав старшине «представить» в крепость Гушмазуко, Зелимхана, Израила и Алимхана. Но Зелимхан не захотел быть арестованным. Не захотел тюрьмы:
— Мы сами помиримся с Элсановыми. Какое дело Чернову? Чернов — пристав. Чернов арестует нас, чтобы сослать в Сибирь. А наша вражда останется враждой.
И ежедневно приезжали в Харачой нарочные. Представить… Разнесу… Экзекуция…
Почетные харачоевцы приходили к Гушмазукаевым. Уговаривали:
— В прошлом году было. В Центорое. Баракаевы убили Гудиева, Гудиевы Баракаевых. Никому не досталось от русских. Езжайте. Вам тоже ничего не будет.
Экзекуция… Разнесу… Разгромлю…
И Гушмазукаевы собрались. Вчетвером приехали в Ведено.
У ворот соскочили с арбы, побросали в нее оружие, наказали возчику доставить все домой. И прошли крепостными улицами к начальнику участка.
— А-а, пришли, молодчики. Я вам покажу… Я вам покажу… В холодную их!
Зелимхан входил последним. Зелимхана ударил Чернов. Ему ли бояться чеченцев. Безоружных чеченцев.
И в темной холодной за решеткой заметался Зелимхан.
— Говорил я, что не надо идти. Дождались, чего хотели.
Старому Бехо — сто один год. Старый Бехо под Шамилевскими мюридами не просил пощады. Старый Бехо первый человек в Харачое. Он Кази-муллу помнит. Он Шамиля помнит. Он один харачоевских дедов и прадедов помнит.
Чернов что, Чернов — маленький падишах. Бывает, что в Харачой наезжает большой — полковник Добровольский — падишах. Чернов молодой, а Добровольский поймет, что старому Бехо трудно без сына и без внука. Что Гамзе без Израила и Алимхана трудно. Добровольский большой падишах: он поймет, что канлы кончились, когда Гушмазуко убил Эл-сана.
Старому Бехо — сто один год. Век, и какой век!
Подошел к Добровольскому на сходе:
— Падишах! Отпусти моего сына и внука. Не виноваты они уже.
— Что ему надо? Отец? Чей отец? За Гушмазуко просит? Дурак. Старый дурак. На что у тебя эта борода, козел? — потянул за бороду Добровольский старого Бехо.
Сто один год старому Бехо. Ни ударить, ни убить падишаха он не может. Сто один год старому Бехо — кто еще мог оскорбить его так, как этот русский падишах.