Зелимхан
Шрифт:
Месяц прошел. Два, три, шесть. Пришло известие в Харачой: на неделе Гушмазукаевых в город отправят. Не долго жить тебе, Бехо. Выезжай с сыном проститься. Ушлют его и внуков ушлют. В далекую Сибирь ушлют.
Женщины с узелками, в которых прощальные гостинцы, собрались в Ведено. Бехо с ними собрался. Вышел старый Бехо из дому. Споткнулся, на арбу взбираясь. Упал. Ушибся. Внесли его в комнату. А сами уехали прощаться с арестантами в Ведено. Умер Бехо.
ТЮРЬМА
Грозненская тюрьма — паршивенькая.
В Грозненскую тюрьму привезли арестантов, как полагается, приложивши их к соответствующему исходящему номеру канцелярии начальника первого участка Веденского округа.
«Открытый лист
На арестанта, препровождаемого из……. в распоряжение судебного следователя 27 января 1901 года.
Арестант: Зелимхан Гушмазукаев.
Чеченец.
Рост — средний.
Лет — 28.
Волосы на голове — черные.
Брови — черные.
Нос — умеренный.
Рот — умеренный
Лицо — чистое.
Глаза — карие.
Подбородок — стрижет.
Особых примет — нет».
Еще в Ведено были допросы и переспросы. В Грозном тоже. И потом вручили обвинительный акт. В камере № 1, «мусульманской», рассчитанной на 60 человек и вмещавшей 160, акт переходил из рук в руки. Сто шестьдесят пар глаз смотрели в его синие, выбитые машинкой строки, перелистывали, мусоля мягкие от тюрьмы и безделья пальцы. Глядели, перелистывали и не понимали.
На прогулке встретились Гушмазукаевы с политическими.
— По-русски не знаем. Объясните, пожалуйста. Объяснили политические. Объяснили так, что у Зелимхана на всю жизнь осталось:
— Пока царь будет, пока царская власть над Чечней будет, — всем бедным, казакам ли, горцам ли, русским ли — всем плохо будет. Надо с царским начальством воевать. Тогда хорошо будет.
Подошло 24 мая. День суда, который должен внедрить в сознание горцев начала гражданственности.
Четверо их перед судом. Обвиняемые. А свидетели: Сугаид и Чернов.
Обвиняемые виновными себя не признали. Суд вызвал Сугаида. Сугаид поклялся на коране «волла-ги, билла-ги, талла-ги» (Волла-ги, билла-ги, талла-ги (араб.) — мусульманская формула клятвы именем Аллаха.)и показал, что Ушурма заколол себя сам, что Гушмазукаевы так себе, от нечего делать, убили Элсана. Вызвали Чернова. Чернов клялся над святым евангелием и тоже показал, что, умирая, Элсан назвал убийцами этих четырех. Сказал обвинительную речь прокурор. Дело было маленькое. Речь была маленькая. Ровно такая, какая полагалась за установленное жалованье и для внедрения в умы горцев начал. Речь прокурора Гушмазукаевым не переводили. Сказал защитную речь защитник. Тоже ровно на двести рублей. Ведь не выходило дело из рамок обычных в горском быту. Мало ли таких проходило перед всеми участниками этой процедуры.
Возвратившись из совещательной комнаты, суд объявил, что, принимая во внимание… и на основании статей,
Уже арестованные выходили из-под стражи, уже Алимхан один должен был нести наказание за преступление всей фамилии.
Но встал Чернов:
— Господа судьи! Если будет на свободе Зелимхан, если будут на свободе эти двое еще, я не гарантирую спокойствия в Веденском ауле.
Суд внимательно выслушал Чернова. Выслушал и не вышел даже в соседнюю комнату, вход в которую охранялся судебным приставом. Суд передумал здесь же, в присутствии обвиняемых, свидетелей, защитника и двух-трех случайных посетителей. Можно ли, в самом деле, допустить, чтобы в Веденском округе не было спокойствия? Можно ли, чтобы какой-нибудь Зелимхан?.. Можно ли, чтобы горцы?..
Суд постановил: принимая во внимание… и на основании статей, Гушмазуко Бехоева, Зелимхана Гушмазукаева и Израила Гамзаева на три с половиной года в исправительные арестантские отделения каждого. Алимхана-Гамзаева к тем же трем годам.
Напрасно кукарекал защитник. Его хватило еще на то, чтобы написать жалобу в Тифлисскую судебную палату.
— Хорошо, Чернов, — сказал Зелимхан, — хорошо. Сегодня ты добился своего. Придет день, я припомню тебе сегодняшний.
Вернули Гушмазукаевых в тюрьму ждать отправки. Из дому приезжали. Рассказывали новости. Бехо похоронили, и хозяйство ослабло. Из-за поминок, из-за двухсот рублей, которые пришлось уплатить адвокату, из-за того, что четыре работника в тюрьме. Ослабло хозяйство. Фамилия тоже. Дома: старший Гам-за, смирный Хассий, Солтамурад. Остальные — дети. Что они могут? Ослабло хозяйство, и Зезык, отобранную у Шугаиппа, за калым отдали сыну махкетин-ского старшины.
Новый позор. Обида новая. В Харачое думают, что ослабли Гушмазукаевы вовсе и навсегда.
— Нет. Зезык или наша будет или не мужчины мы. Из тюрьмы уйдем, из Сибири вернемся, но возьмем Зезык.
Приказал начальник собираться. Молодых Гушмазукаевых отвезли в Ростов, в Харьков, еще куда-то. Довезли до Оренбурга. Из Оренбурга в Илецкую Защиту. В арестантских ротах соль копать. А Гушмазуко во Владикавказ отправили — старик.
Дома — леса и горы. В Защите — степь и соль. Дома — ружье на плече и баранта на высотах, а в Защите — матюкающие надзиратели.
— За что?.. Подожди, Чернов!
И, наконец, пришло в Защиту отношение. Новое дело на Гушмазукаевых, и горский словесный суд потребовал их в Ведено, чтобы судить по адату и шариату.
Приехали в Грозный, и умер Израил в тюрьме. Сообщили родным в Харачой, и они выпросили тело, чтобы похоронить хотя бы в родной земле. Лучше бы не выпрашивали: узнал Чернов, что в Грозном Гушмазукаевы. Понял, почему. Потребовал от начальства, чтобы их опять в Защиту отправили. Еще бы не потребовать: вся мусульманская камера знала, что убежит Зелимхан. Вся камера знала. Вся помогала ему. Пением. В определенные часы запевал песню Ахмет Автуринский, остальные вторили, а Зелимхан под нарой выдалбливал отверстие в стене.