Земля бедованная (сборник)
Шрифт:
– Развратник… – она бросила материн прут себе под ноги и растоптала, примериваясь, как бы половчее удариться виском о стену. – Подлец! Подлец! Подлец!
А Костылев, меж тем, как пьяный, брел по квартире. Передвинул для чего-то стулья в комнате, открыл везде форточки, сосредоточенно постоял посреди кухни, глядя на запечатанную бутылку «Столичной», которую дура оставила на подоконнике. Потом взял бутылку двумя пальцами и, держа от себя на максимальном расстоянии, понес в мусорное ведро.
Сердце громко колотилось. Потянуло, вообще говоря, выпить, но ему даже в голову не пришло открыть ту бутылку.
Сегодняшний день его просто доконал. Во-первых, с самого утра нечем было дышать – прямо Сухуми. Во-вторых, Гуреев, взявший манеру ходить с начальственным видом и откляченной нижней губой, отсчитывая в ладонь гомеопатические таблетки, опять бормотал, что нет, джентльмены, как хотите… восемь, девять… а он бы, Гуреев, так не мог… тринадцать… и даже завидует некоторым, которые могут. После чего, сглотнув пилюли, принялся в сотый раз восхищаться мужеством администрации. Костылев, еще давно раз и навсегда решивший, что дискуссии с дураками унизительны, как обычно, молчал, зато Лена Клеменс не сводила с Гуреева глаз и, наконец, ворвавшись в паузу, отчетливо сказала:
– В чем вы находите их мужество, Сергей Анатольевич? В том, что безвинный человек до сих пор не наказан? Стыдитесь.
Гуреев задрал бровь.
– Лично я, – продолжала Леночка, – гордилась бы, если бы смогла уподобиться Алексею Петровичу. Администрация должна. Почитать за честь. Что у нас в институте имеет место такой человек. Нонконформист! В то время как кое-кто недостоин и…
– …кончика хвоста Алексея Петровича, – закончил Гуреев, ухмыляясь.
– Браво, гражданин начальник, – не выдержал Костылев, – десять очков за остроумие на телеконкурсе «А ну-ка, девушки» {129} .
129
«А ну-ка, девушки» – популярное телевизионное шоу – конкурс среди девушек на звание лучшей по профессии. Шло по первой программе Центрального телевидения ежемесячно с 1970 по 1987 год.
Леночка подняла подбородок и вышла вон.
Через час Костылева по телефону вызвал Сидоров и, перекосившись, убедительно, да, да, убедительно! – попросил все-таки думать о том, какое влияние Алексей Петрович оказывает на молодежь.
– Вы себя неправильно ведете, – скрежетал он, – прибегала ваша поклонница, стучала кулачком. Руки, мол, прочь от Костылева. Он герой, а вы все дерьмо. «Дерьмо» она, конечно, не сказала, у девушки изысканный слог, но ясно дала понять. Экстремистка. И, знаете, уймите ее как-нибудь: крайне опасно, если она со своими идеями явится к директору или к Прибыткову.
– Ну, Прибытков-то, положим, за меня. Сам неоднократно советовал бороться, – возразил Костылев.
– О! Неужто советовал? Неоднократно? Это интересно. И симптоматично. Надеюсь, вы его не послушали?
– Да… честно говоря, как-то не знаю…
– Вот и не знайте. Сидите тихо! Не лезьте. И Прибыткова в голову не берите, у него свой расчет. А приятельницы ваши пусть не выступают. И вы тоже хороши – подучили девчонку… Ладно, ладно, не учил так
У Костылева, как нетрудно догадаться, из носа летели искры.
Он вышел из кабинета шефа. Лену в самом деле следовало найти и отругать. И вообще поговорить, заносит ее. Однако на рабочем месте Лены не оказалось. Гуреев тоже смылся. Костылев сел к столу, привычно повесил хвост на спинку стула и взялся за обрыдлую статью Сидорова. По делу давно бы надо отказаться от таких поручений! А если на то пошло – и уволиться!
И тут зазвонил местный телефон.
– Алексей Петрович? – раздался в трубке чем-то возбужденный голос Войк. – Будьте добры, изыщите секундочку заглянуть в местком, я бы хотела переговорить.
«Опять начинается», – тоскливо подумал Костылев, отметив про себя, однако, что голос Валентины Антоновны сегодня лишен спортивного азарта, а напротив, звучит кокетливо. Правда, это вполне могло означать, что Войк замышляет какую-нибудь особо тошнотворную душеспасительную беседу.
– К несчастью, сейчас я занят – представители заводов, – суховато отозвался он. – А по какому, собственно, вопросу?
Некоторое время Валентина Антоновна молча дышала.
– Зря вы, Алексей Петрович, полагаете, что ваши дела могут волновать только девчонок, вроде этой… Клеменс, – певуче проговорила она, наконец.
– Сейчас я очень занят, – сказал Костылев, недоумевая, что это стряслось с баскетбольной дамой.
– Какие мы нелюбезные, ай-яй-яй! Вы же мужчина. Или… – Войк понизила голос, – или… ваш брат – уже не мужики?
– Изв… – Костылев поперхнулся. – Извините. Меня люди ждут.
Никто его, само собой разумеется, не ждал и ждать не мог, ни люди, ни дела. Если бы в один прекрасный день он вообще не явился на работу, она, то есть работа, увы, ничуть бы от этого не пострадала. Такая теперь была работа…
– Люди меня ждут! – с раздражением повторил Костылев.
– Ничего, подождут, – вкрадчиво скомандовала Войк. – Или вот что: давайте так – заканчивайте с ними и ко мне. Ладусеньки?
Она положила трубку, а у Костылева вдруг до того разболелась голова, что он, беззастенчиво записав в журнал местных командировок: «Завод пластмасс, отдел главного технолога», ушел домой, не дожидаясь конца работы.
Выходя из института, он увидел в вестибюле Лену Клеменс.
Рядом стояли двое юношей. Один, маленький, очкастый, с кудрявыми черными волосами, возбужденно жестикулировал; другой, очень, наоборот, солидный и степенный, с небольшой светлой бородкой, серьезно и вдумчиво кивал. Лена была бледна, вид имела весьма прямой. И решительный! До такой степени, что Костылев даже расстроился.
Вечером он все еще чувствовал себя скверно, голова не проходила, настроение было отвратительное, мучила жара плюс проклятая шерсть – и как это несчастные звери терпят такое? А телевизор мстительно сообщил, что и завтра температура сохранится двадцать семь – двадцать девять градусов без каких-либо осадков, и не надейтесь. Ну, не свинство? Май все-таки, совести у них нет!
Костылев решил принять холодный душ и лечь в постель.
И тут в дверь позвонили.
Звонок был решительный, властный. Так звонят должностные лица – почтальоны, газовщики, водопроводчики.