Земля, до востребования Том 1

Воробьев Евгений Захарович

О Блудном Сыне тоже не хотелось думать плохо, хотя его биография давала некоторые основания для тревоги. Отец — крупный судовладелец, у него свои верфи в Специи и в Генуе. Он послал сына совершенствоваться на верфи в Гамбург и Бремен, но тот не слишком увлекся судостроением, познакомился с немецкими социал–демократами и коммунистами, проникся идеями, которые совершенно не соответствовали тому, что проповедовалось в семье молодого хозяина фирмы. Блудный Сын оказался предприимчивым, ловким, хитрым подпольщиком, чрезвычайно удачливым в выполнении самых рискованных поручений. Это он, пользуясь положением второго помощника капитана парохода, везущего в Испанию разобранные «мессершмитты» последней модели, выкрал чертежи самолетов

из сейфа, а затем положил их обратно. Однажды Блудный Сын в ответ на похвалу Кертнера сказал: «Это что! Были бы у меня время и средства, я бы достал корону Виктора–Эммануила и снял с нее копию». Может, Блудный Сын не выдержал допросов, пыток и выдал товарищей, рассчитывая на то, что отец поможет освободиться своему раскаявшемуся отпрыску, разыгравшему «Возвращение блудного сына»? У отца огромные связи, огромные деньги, он много сделал для итальянского военного флота, может рассчитывать на заступничество самого дуче.

Еще больше подозрений вызывал у Этьена муж Эрминии. Не случайно Этьен так встревожился, когда его застал в фруктовой лавке Маурицио! Красивый парень с характером, который можно определить словами «бери от жизни все». В подпольной борьбе самое опасное — когда человек любит прихвастнуть, а кроме того, часто наступает на пробку. Хвастун может легко проговориться в компании приятелей, перед которыми ему захочется побахвалиться. Хвастовство — самый опасный порок у того, кто обязан держать язык за зубами и строго придерживаться правил конспирации. Этьен где–то читал, не помнит, где именно, скорее всего у Бальзака, что обманутые страсти, оскорбленное тщеславие, болтливость — самые лучшие агенты полиции. А сожитель Эрминии — во власти оскорбленного тщеславия, он любит вспоминать, как его в армии обошли чинами, наградами, и начинает объяснять случайному собеседнику, почему обошли — из–за симпатии к антифашистам. А долго ли проболтаться, когда бутылка виноградной водки — граппы — уже распита? Граппа, поставленная полузнакомым собутыльником, который кажется таким симпатичным и вызывает полнейшее доверие лишь потому, что щедр на угощение. А щедрость этого симпатяги весьма кстати, потому что Эрминия отказалась сегодня выдать деньги на попойку…

Остался бы Оскар, Гри–Гри или Скарбек в фруктовой лавке пить граппу с Маурицио после того, как Эрминия передала все секретные подарки?

Но, судя по всем допросам, Эрминия вне подозрений, и Этьен терялся в догадках: как же ее сожитель мог оказаться доносчиком, если связь поддерживалась только через Эрминию? Только она знает туринский адрес, откуда тянется ниточка к Скарбеку.

«Моменто», видимо, осталось вне поля зрения ищеек. Нет никаких оснований считать, что в «Моменто» заглядывали сыскные агенты и что в фотоателье были какие–нибудь неприятности.

И все–таки очень тревожил муж Эрминии с его букетом привычек, со скользкими чертами характера, прямо противопоказанными подпольной работе…

В день прибытия Кертнера туринская ОВРА устроила ему несколько очных ставок, которые позволили судить о масштабах постигшей его катастрофы.

Он отказался признать, что знаком с другими арестованными, за исключением авиатора Лионелло, своего летного инструктора.

Первая очная ставка состоялась с Блудным Сыном, тот держался отлично.

— Вы когда–нибудь видели этого человека? — следователь кивнул на Кертнера, которого ввели в комнату.

Вот не рассчитывал Кертнер увидеть в Турине того самого следователя в дымчатых очках и с лысиной–тонзурой, который допрашивал его последние дни в Милане.

— Уверенно сказать не могу… — неуверенно произнес Блудный Сын. Может быть, видел, а может быть, и не видел. Этот синьор не врач? Кажется, я встретил его в местной больнице, когда пришел туда проведать одну близкую знакомую. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Вы не гинеколог?..

В тот же день состоялась очная ставка с Паскуале Эспозито. Кертнер отказался признать

в нем знакомого. Кажется, он мельком видел синьора на палубе парохода «Патриа», а затем этот синьор почему–то оказался его соседом по столику в траттории у фабричных ворот «Мотта».

Кертнер несколько раз заставил Паскуале назвать свое имя и свою фамилию, недоуменно пожимал плечами и наконец сказал:

— Не обижайтесь, пожалуйста, но ваше имя мне ничего не говорит. Однако для точности мне надо было бы навести справки у компаньона. Может, вы имели дело с синьором Паганьоло, а не со мной?

Паскуале Эспозито не понимал, что Кертнер отрекается от него ради облегчения его участи, пытается выгородить его из этого дела, и разобиделся — Кертнер сторонится его, как прокаженного!

Паскуале дрожал от нервного озноба, плакал от обиды, от стыда, от отвращения к самому себе, а Кертнер наивно полагал, что Паскуале одержим только страхом. И в минуты очной ставки Кертнер не хотел думать, что Паскуале привезли к воротам фабрики «Мотта» в полицейском автомобиле, что он явился в тратторию в роли провокатора.

Но самая большая неожиданность и самое большое огорчение ждали Кертнера на следующий день, ему устроили очную ставку с Гри–Гри.

Кертнер и не подозревал, что Гри–Гри арестован. Где и когда это произошло? Откуда Гри–Гри привезли в Турин? И как хорошо, что уже много месяцев никто и нигде не мог видеть Кертнера в обществе сухопарого, неторопливого, молчаливого Гри–Гри.

И, сидя перед столом следователя, Этьен мысленно благословил Старика за то, что тот приучил его к сверхосторожности, когда дело касалось связи с товарищами из Советской России. Как ни велико было искушение, как ни велика бывала нужда, Кертнер никогда не встречался с Гри–Гри по делам, связанным с приемкой продукции, изготовляемой по заказу советских импортных фирм. Приезды Гри–Гри в Милан были тем более естественны, что там находилось советское торгпредство, там работала жена.

Откуда у ОВРА могут взяться улики против Кертнера и Гри–Гри, если ни встреч между ними, ни переписки не было в природе?!

Кертнер не растерялся, когда оказался лицом к лицу с милым его сердцу Гри–Гри. Горькая неожиданность для обоих!

Оба чувствовали на себе испытующие, пронизывающие взгляды следователя, но лица их выражали только недоумение.

В ходе следствия Кертнер сочинил версию, по которой некоторыми секретными чертежами интересовался какой–то сотрудник консульства какого–то славянского государства. У него с Кертнером было два деловых свидания. Этьен так искусно разработал эту версию, что даже проницательный и дошлый следователь поверил ему. Жаль, очень жаль, что Кертнер не знает ни подданства, ни фамилии подозрительного славянина, который предпочел воздержаться от вручения своей визитной карточки. Адрес консульства не сообщил и притом с одинаковой свободой говорил и по–сербски, и по–чешски. И вот кому–то из влиятельных сотрудников ОВРА, кажется, самому доктору Де Лео, пришла в голову мысль, что Гри–Гри и есть тот самый славянин, с которым дважды встречался Кертнер.

На очной ставке Кертнер категорически опроверг предположения доктора Де Лео. Безупречно сыграл роль постороннего и Гри–Гри.

— Тот был лысоват, с небольшим брюшком, — разочарованно процедил Кертнер. — А этот — вы сами видите…

Гри–Гри оставалось только недоуменно пожимать плечами: он долговяз, волосы у него подстрижены ежиком.

— Вы убеждены, что это не тот славянин? Может, вы его не узнали?

— Как же я, синьор комиссар, мог бы не узнать человека, который испортил мою деловую карьеру, запятнал мою репутацию и причинил столько страданий? Ну зачем бы я стал щадить того славянина, ограждать его от наказания и затруднять следствие? Совсем не в моих интересах!.. И как он ловко меня обманул! — Кертнер изобразил возмущение. — Можете поверить — не так–то легко обмануть опытною дельца, к каким я имею смелость себя относить.