Земля Кузнецкая
Шрифт:
Его заметили, когда он уже разделся в кухне. Кто-то выглянул из столовой, раздалось удивленное восклицание, потом голоса и баян смолкли, стулья задвигались. Навстречу вышел сам Афанасий Петрович.
— Ну, спасибо, сынок, думал, забудешь, — растроганно пожимая руку, радостно приветствовал хозяин.
Выскочил Хмельченко.
— А, начальник! К массам поближе!
Григорий поздоровался сдержанно, негромко сообщив, что Виктор Петрович уже здесь.
Рогов и сам заметил, что на диванчике, в тени от фикуса, сидит Бондарчук и что-то возбужденно
— Садитесь, Павел Гордеевич. Дайте возможность рассмотреть вас как следует.
— Это неинтересно, — ответил Рогов. — Человек я немного черствый.
Бондарчук засмеялся.
— Не верьте, Галя, завирается инженер. У него нежное сердце. Садись, Павел Гордеевич.
Всего на мгновение Рогов встретился взглядом с девушкой и удивился про себя — так хорошо было смотреть на ее лицо.
Парторг деловито осведомился:
— С шахты? Ну что там?
Рогов вспомнил Хомякова и, не замечая, что притихшая компания за столом слушает его, что баянист, выпятив нижнюю губу, нетерпеливо пощелкивает клавишами, стал отрывисто рассказывать об изобретении маркшейдера.
— Да что ты говоришь?! — щеки у Бондарчука зарозовели. — Но это же и есть недостающее звено для механизированного цикла!
А Рогов продолжал горячо:
— Оказывается, старик уже год работает над этим. — Выхватив блокнот, он стал что-то вычерчивать. — Смотри, единственный недостаток в его блестящем проекте — это крепление. Я сегодня уже не говорил Герасиму Петровичу, — сразу-то неудобно. Но если ко всему еще передвижное крепление — знаешь, какой комплекс получится? И ведь это уже не фантазия, даже не мечта, а практическое дело.
— Да, да! — Бондарчук быстро поднялся, хотел еще что-то сказать.
Но в этот момент Григорий мигнул отцу, и тот немедленно же разлучил собеседников, встав между ними.
— Хватит, хватит! — поднял он руки. — Столько новостей, что можно подумать — вы целый месяц не виделись. Давайте, товарищи с «Капитальной», начнем капитально. Праздник — так праздник! Просим!
И по дирижерскому мановению хозяина все двинулись к столу.
Шумно усаживались под замысловатые переборы баяниста. Галя против Рогова, смотрит то на него, то на Бондарчука, лицо ее светится ласково. И Аннушка, прижавшись плечом к Николаю, смотрит на Рогова. Заметив, что ее губы смешливо подрагивают, он погрозил пальцем:
— Аня, не смотрите так, ухаживать буду…
Николай сейчас же воинственно выпятил грудь. Все засмеялись и подняли рюмки. Хмельченко встал, и, оглядевшись, провозгласил:
— За мать, вырастившую таких хороших коммунистов! Жить тебе, Екатерина Тихоновна, счастливо и долго! Жить тебе, дорогой ты наш человек, да еще внучат и правнуков нянчить.
— Ну, уж и правнуков! — Екатерина Тихоновна прикрыла кондом платка счастливую улыбку.
— Минуточку! — поднялся Григорий. — Одну минуточку.
— Гриша! — Афанасий Петрович постучал вилкой о стакан.
— Нет, нет! — Григорий
Сидят в красном углу Афанасий Петрович и Екатерина Тихоновна, потупились: видно, вспоминают жизнь свою. Счастливо ли прожили, трудно ли было?.. Детей подняли на ноги и всякое видели.
Рассказал бы сейчас Афанасий Петрович этим сердечным людям про жизнь свою, и дети вот чтобы послушали… Нет, не про всю жизнь рассказать хочется, а вот про то, что сейчас вспомнилось, только про одну смену.
…Лес тогда задержали где-то, а забой крепить нужно, и срочно. Подосадовал, покряхтел и, наказав жене посматривать, не уходить никуда, тронулся сам разыскивать лесогонов. Возвращаясь через полчаса, издалека услышал, что в забое неладно. Ноги под секлись, ударило нехорошее в голову. Закричал:
— Катерина! Катерина!
А в ответ только шум.
Подбежал и видит: кровля тронулась, пудовые камни падают, а жена в самом забое, трехметровую стойку пытается упереть в «огниво». Еле выдернул ее за руку и вгорячах заругался:
— Что ж ты думаешь, бедовая?
— Бог с тобой, — вздохнула жена, — сам же наказывал не уходить. Хотела остановить беду, да стара, моченьки нет… — Екатерина Тихоновна утерла потное испуганное лицо и вдруг всхлипнула.
Ничего этого не рассказал сейчас Афанасий Петрович. Прикоснулся к натруженной руке жены и по шутил:
— Одна она у меня в семье беспартийная… Давайте за блок коммунистов и беспартийных!
— И за пионеров! — крикнул из кухни Павлушка.
Предложение это встретили хохотом. Рогов чокнулся с Галей.
— За пионеров!
Очень хорошо чувствовал себя в этот вечер Павел Гордеевич. Дышалось легко. Часто поглядывая на Бондарчука, с удовольствием видел и у того в глазах влажный праздничный блеск. Предложил тост за шахтеров, которые в этот час штурмуют забои, и, одновременно заметив, как парторг кивнул в ответ на молчаливый вопрос Гали, мельком подумал: «Может, они давно знают друг друга?»
Дубинцев заговорил что-то о Филенкове. Григорий отмахнулся:
— Он добрый, но сыроватый какой-то!
— Не сплетничать о начальстве! — шутливо прикрикнула Галя и, немного прикрыв глаза, тихо запела.
Все притихли. Пела Галина знакомую всем песню, а за песней вставали суровые скалы, шумела тайга, раскрывал свои просторы древний Байкал, и в синеватой тени утеса торопливо скользила утлая рыбачья лодчонка.
Бондарчук толкнул Рогова локтем:
— Как поет! Поможем?
Перепели много песен, а все не уставалось. Потом Афанасий Петрович «произнес речь» — немного нескладную, немного пьяную, смысл которой заключался в том, что хорошо жить на родной земле, если дело твое согревает людей, если вместе с тобой идут взрослые дети.