Земля Кузнецкая
Шрифт:
Рогов пожал плечами.
— Так скоропалительно этого не решишь! Считая, что вопрос исчерпан, он взялся было за телефон, но Бондарчук твердо придержал его руку.
— А ты подумай.
Рогов отодвинул аппарат, встал, прошелся по комнате и сказал:
— Ведь это же не простая передвижка внутри плана, — сказал он. — Чтобы перенести центр тяжесть и всех эксплоатационных работ на нижний горизонт, нужно всесторонне подготовиться, нужно пересмотреть технологию; ты же знаешь, что нижняя Полкаштинская свита пластов — пологопадающая, более мощная; нужно решительно перестроить всю транспортировку: если с
Бондарчук кивнул, но, как видно, остался при своем мнении.
В дверь постучали, и вошел Данилов.
— Не помешаю? — сказал он.
Торопливо раздевшись, он налил себе кружку чая и выпил его залпом, мелкими быстрыми глотками. Глаза у парня поблескивали весело и чуть-чуть настороженно.
— Угощайся еще, — предложил Рогов, — погрей душеньку, повеселись.
— А сами-то что же не веселые?
— Государственный разговор…
Бондарчук постучал в дно порожней кружки.
— И не меньше! Без шуток.
— Знаю! — Рогов насупился. — Все знаю. Но для того, чтобы шагать дальше, нужно учитывать конкретные производственные условия…
— А, по-моему, конкретные производственные задачи! — с нажимом выговорил парторг. — И, разумеется, условия, обстановку. Но обстановка-то и толкает на это. Смотри, в Сталинске поднимают шестую коксовую, в Кемерове старые печи заменяют более мощными — и это только в Кузбассе! А с кого же в первую очередь спросят коксующийся уголь?
Рогов вдруг вскочил и, пошевеливая руками в карманах, выпалил:
— Пусть у себя это в первую очередь спросят!
— Это почему? — парторг высоко вздернул брови. — Уголь-то мы даем?
— Даем! — ответил Рогов. — Но мы даем коксовикам бесценное золото, а они тут занимают очень странную позицию. Ты подумай, что делается во всех звеньях нашего народного хозяйства: куда ни повернись, всюду лезет в жизнь новое, более совершенное, а коксовики, при поддержке металлургов, в святая святых своей деятельности вдруг заартачились!
Как всегда в минуты большого напряжения, лицо Рогова чуть побледнело, осунулось, говорил он почти без жестов, бессознательно действуя на слушателей своеобразными интонациями, при которых слова приобретали совершенно неожиданную окраску. Так говорить может только человек, глубоко убежденный в своей правоте.
— Необходимо, — продолжал он, — немедленно ломать устаревший взгляд на вещи, будто добротный металлургический кокс получается, если только в шихте на восемьдесят пять — девяносто процентов содержатся такие дефицитные марки углей, как «ПЖ», «К» и «КО». Но это же технический абсурд, это значит, что процесс коксования по существу неуправляем, словно его создали не люди, а ее величество природа. Нужно воздействовать на внутренние свойства углей, нужно громить, перекраивать их, а не заглядывать им в личико: «Ах, вам это не по нутру?» Это не смешно. Гамму коксующихся углей необходимо расширять — это наш кровный долг перед судьбами родной промышленности. И кто хотя бы раз открыто, честно сказал, что это невозможно? Ведь сама жизнь опрокидывает такие «установки». За последние десять лет в коксовую шихту брали
Бондарчук опустил взгляд на раскрытые ладони, потом крепко зажмурился, так, что короткие густые ресницы вдавились в тонкую кожу глазниц. А когда посмотрел на Рогова, глаза его смеялись и голос чуть вздрагивал.
— Знаешь что, Павел Гордеевич, — он подмигнул Степану, — поедем на областную партийно-техническую конференцию — вот тебе тема для выступления.
— Видишь! — оживился Рогов. — Ты сам понимаешь…
— Что это только один путь! — перебил Бондарчук. — Он не исключает, а только подтверждает необходимость увеличить добычу нашей дефицитной марки. Ты-то понимаешь это?
Рогов устало вздохнул.
— Конечно, понимаю. Но в наших условиях… мало надежды на успех.
— Ты же сам говоришь, что шахта тронулась в гору, что сейчас в дело впряжены все силы? — снова начал Бондарчук.
…Уже бледные зимние сумерки подбирались к широким окнам, Степан в третий раз кипятил чайник, а парторг с начальником шахты все еще то сидели друг против друга, почти соприкасаясь взъерошенными шевелюрами, наклоняясь к листку с вычислениями, то одновременно ходили по комнате, встречались нечаянно где-нибудь в углу или на середине и говорили, говорили.
Несколько раз то Рогов, то Бондарчук нетерпеливо обращались к Степану:
— Что ты молчишь? Ты-то как думаешь?
— Как я думаю? — Степан разводил руками. — Я о многом думаю, но пока помолчу. Рассуждайте.
Степан отходил то к плитке — доливать чайник, то к приемнику — подкрутить регулятор, но делал он все это невнимательно, вполглаза. За весь вечер он не пропустил ни одного слова, сказанного Бондарчуком и Роговым.
Рогов говорил:
— Да, для перехода на нижний горизонт недостаточно одного желания, одной необходимости. Под все это надо подвести прочный технический расчет. А все расчеты нужно делать, исходя из конкретных государственных планов, которыми мы связаны со всем Кузбассом, со всем народным хозяйством…
— План — как вериги? — насмешливо перебил парторг.
— Не чуди! Это основа хозяйственной дисциплины. Повторяю, не в этом еще загвоздка. Можно перенести весь фронт подготовительных работ на нижний горизонт, можно нарезать лавы — с этим мы обойдемся. Но ведь сразу же потребуется еще два внутришахтных уклона. Два! Где для этого взять людей? Где? Ты же понимаешь, если я прошлый раз на бюро горкома отказался принять шестьдесят человек, я же действовал из прямого хозяйственного расчета.
Бондарчук крутит пуговицу на гимнастерке Рогова.
— Правильно. Трудно. Но категорически необходимо. Немедленно ставь в известность трест, комбинат, министерство — кого угодно…
— Немедленно едва ли удастся это сделать.
Бондарчук кривит губы.
— Почему?
Рогов круто повертывается, берет Степана за плечи и, поставив его перед собой, спрашивает Бондарчука:
— Ты видишь его? Это наш рабочий, их на «Капитальной» почти три тысячи. Должны мы посоветоваться с ними? Должен сам коллектив взвесить собственные силы? Это же твоя мысль — помнишь, когда знамя отдавали?