Земля Кузнецкая
Шрифт:
Если не считать бара — основной режущей части комбайна, которая изготовлялась на Киселевском машиностроительном заводе, то все уже было готово для первых опытов в настоящих производственных условиях. Даже подготовили специальный фронт — тридцатиметровый угольный целик на одном из действующих участков. Основная станина с транспортером и пневматической системой давно смонтирована в мастерских и привлекает целые толпы любопытных.
— Все готово, Павел Гордеевич, — Хомяков старательно завязывает тесемки на папке с чертежами и почему-то вздыхает: — сердце только не готово, сжимается, как перед прыжком!
Рогов
— Черт возьми! Ну чего они там возятся на Киселевском? Вот что, Герасим Петрович, поезжайте туда еще разок, садитесь на директора и не слезайте, пока бар не отгрузят. Передайте ему при случае, что мне, как инженеру, стыдно за него. Разве так можно работать? Скажите ему, что нельзя так работать!
Хомяков улыбнулся.
— Значит, мне сегодня опять за свой комбайновый чемоданчик?
— За какой комбайновый?
— Да с которым я вот уже три месяца в разъездах и в расходах. Мария Дмитриевна так окрестила мой баул. «Скорей бы, — говорит, — ты заканчивал свою машину, а то опасаюсь, день ото дня все молодеешь, искры из тебя так и скачут — далеко ли до греха».
— Искры! — Рогов прошелся по кабинету, пошевеливая плечами, словно китель стал тесноват. — Искры! — повторил он. — Хорошо Мария Дмитриевна сказала. Не стареющая наша молодость! Не устающая! Только торопиться нужно…
Хомяков непонимающе посмотрел на Рогова и тут же встал.
— Я пойду, Павел Гордеевич. На четыре часа договорились встретиться с главным инженером.
— Ну, как он? — живо откликнулся Рогов. — Как дышит около этого дела?
— Вы знаете… — скулы у маркшейдера порозовели от удовольствия. — Мне кажется, что у него уже и дыхания не хватает. Сегодня в три часа ночи… — Хомяков понизил голос до шепота, словно боясь, что его услышат посторонние. — Понимаете, в три часа является ко мне на квартиру. «Вы, — говорит, — спите? Ну, это пустяк». — «Какой же это пустяк? — заворчала Мария Дмитриевна. — Добрые люди давно почивать изволят». А Федор Лукич даже глазом не моргнул, и глаза-то у него какие-то хмельные. «Нет, — говорит, — это действительно пустяк по сравнению с тем, что мне пришло в голову, пока я заново просматривал пневматическую систему Герасима Петровича. Удивительная идея!» Вот он мне и предложил автомат — регулятор скорости в зависимости от глубины вруба.
Оставшись один, Рогов сидел несколько минут не шевелясь, чувствуя, как апрельское солнышко пригревает затылок. «Да, все хорошо, почти все хорошо! До нижнего горизонта коллектив добирается. Только вот с главным подъемом трудновато, даже очень трудно, но это дело пока потерпит. Надо будет сегодня обязательно заглянуть: что там делает Галя?»
Рогов недовольно поморщился: опята Сколько раз он себе запрещал называть так девушку, — что за глупая фамильярность? Мысленно махнул рукой: «Ну, хорошо, допустим, не Галя, а Галина Афанасьевна. Но посмотреть, тем не менее, нужно, как там люди развертываются. Сроки, сроки!»
И самое главное — уже действуют три поточные механизированные линии — гордость шахты. Три участка механизированы полностью, от забоя до бункеров. В двух длинных лавах действуют комбайны Абакумова, третью Некрасов ведет методом самонавалки. «А теперь бы хомяковскую машину побыстрее закончить и в лаву — не в одну, а во все, где только возможно!»
Рогов даже оглянулся,
В ту же минуту заглянул в кабинет Севастьянов и сообщил:
— Народ готов, Павел Гордеевич, можно начинать.
Рогов выждал, пока шум в зале уляжется, потом подошел к задней стенке эстрады и медленно раздвинул голубоватый занавес.
— Вот она! — сказал кто-то из шахтеров. — Красавица наша…
Сотни пытливых взглядов остановились на схематическом чертеже подземных горизонтов «Капитальной». Запоминались три зигзагообразные красные линии, пересекающие рабочие поля и сходящиеся в одной точке у главного подъема. И еще до десятка синих линий извивались по штрекам и квершлагам на пути к рудничному двору.
Рогов вышел на край эстрады и коротким взмахом показал на план.
— Красные линии, товарищи.
— Машинная добыча! — подхватил кто-то.
— Да, это линии машинной добычи и транспортировки. У нас с вами хватило сноровки и настойчивости сделать этот первый шаг. А синие — это те участки, где мы должны впрягать в работу конвейер машин завтра, послезавтра, через месяц, не останавливаясь, не поступаясь ни одной возможностью.
Значит, сегодня у нас безотказно действуют три поточные линии. Они механизированы полностью — от забоя до бункеров. Мы могли бы пустить сейчас еще не меньше десятка, но, сами знаете, дело в забоях за навалкой, дело за комбайнами. Могу сообщить, что в наш адрес отгружен один комбайн Макарова, значит буквально с завтрашнего дня можно приступить к организации еще одного механизированного потока. Только где в первую очередь…
Шахтеры в зале невольно подались к трибуне.
— Я уже советовался с товарищами… — продолжает Рогов.
Но его сейчас же прерывает стоголосый крик:
— К нам!..
— У нас!
— Павел Гордеевич, на двадцатый!
— На двенадцатый! — почти пропело несколько голосов.
Рогов услышал их в общем хоре, повернулся к ним.
— На двенадцатый?
— Да, да! — дружно закивали черепановцы.
— Надо подумать…
Рогов невольно улыбнулся, услышав, как совеем близко кто-то вздохнул;
— Везет комсомолу!
Митенька сейчас же бойко отпарировал:
— Везет, если сам везешь!
Рогов поднял руку.
— Я думаю, что участок Дубинцева, его коллектив достоин такого внимания. Посмотрите: четыре знамени держат в своих руках, ни одного шахтера, не выполняющего нормы, и должен с удовольствием отметить: у Дубинцева добывается самый дешевый на шахте уголь!
— Что там говорить, работают любо-дорого! — решительно объявил Афанасий Петрович. — Им и карты в руки…
Выходя из зала после собрания, Аннушка слегка приподнялась на носках, пытаясь увидеть старого проходчика.
— Здравствуйте, Анна Максимовна! — сказали у нее за спиной.
Она оглянулась и вскрикнула:
— Коля! — и тут же невольно покраснела; не узнала голос мужа и еще от радости, что наконец видит его после долгих восьми часов. Поджав смешливо дрогнувшие губы, сказала церемонно: — Здравствуйте, Николай Викторович! — хотела руку подать, но больше не могла сдерживаться, притянула его к себе и зашептала — Грязный ты, грязный мой, хороший мой! Одни глаза и светятся. Есть хочешь? Пойдем я тебя накормлю… Только в столовой! Ты не обижаешься на жену?