Земля людей
Шрифт:
О Сахара, моя Сахара, ты вся теперь зачарована феей домашнего очага!
V. Оазис
Я вам уже так много рассказывал о пустыне, что, прежде чем снова говорить о ней, мне хотелось бы описать оазис; и тот, который я вижу пред собой, находится вовсе не в Сахаре. Но одно из волшебных свойств самолета заключается в том, что он сразу же переносит вас в самое сердце чудесного. Допустим, вы биолог, изучающий через иллюминатор человеческий муравейник; с холодным любопытством вы наблюдаете города, расположенные на равнинах,
Отдаленность измеряется не расстоянием. Ограда сада где-нибудь у нас подчас скрывает больше тайн, чем Китайская стена, и душа маленькой девочки крепче ограждена молчанием, чем оазис в Сахаре — песками.
Расскажу вам о короткой стоянке где-то на земле. Это было около Конкордии, в Аргентине, но могло быть и в любом другом месте: на свете так много чудес.
Я приземлился в поле и даже не подозревал, что попаду в сказку. Ни старый форд, в котором я ехал, ни подобравшая меня супружеская чета — не представляли собой ничего из ряда вон выходящего.
— Вы переночуете у нас…
Но вот на повороте дороги показалась купа деревьев, освещенных луной, а за деревьями — дом. Какой странный дом! Коренастый, массивный, почти крепость. Но стоило переступить порог — и этот сказочный замок оказывался таким же мирным, спокойным, надежным убежищем, как монастырь.
Внезапно появились две девушки. Как судьи на пороге запретного царства, они внимательно изучали меня; лицо младшей выразило разочарование, и она постучала об пол свежесрезанной палочкой. После взаимных представлений девушки, не произнеся ни слова, подали мне руку, с любопытством и вызовом взглянули на меня и исчезли.
Это позабавило меня и очаровало. Все произошло так просто, мимолетно, бесшумно, словно было произнесено первое слово какой-то тайны.
— Э! Э! Они дикарки, — промолвил отец.
И мы вошли.
Я любил в Парагвае насмешницу-траву, которая, высунув нос между булыжниками мостовой, как посланец невидимого девственного леса, приходит взглянуть, держат ли еще люди город в своих руках, не настал ли час немного потеснить все эти камни. Я любил такого рода запустенье — выражение большого богатства. Однако этот дом поразил и меня.
Все здесь пришло в ветхость — в восхитительную ветхость, подобно старому, покрытому мхом, слегка потрескавшемуся от возраста дереву, подобно деревянной скамейке, на которой сидели поколения влюбленных. Панели потрескались, косяки были изъедены червями, стулья хромали. Но если здесь ничего и не чинили, зато чистоту поддерживали ревностно. Все было начищено, убрано, все сверкало. Гостиная приобрела от этого необычайно выразительный вид, как лицо старухи, покрытое морщинами. Трещины стен, щели в потолке — все восхищало меня, а больше всего — паркет, местами провалившийся, местами расшатанный, натертый до блеска. Любопытный дом: в нем чувствовалась не запущенность, не небрежность, а глубокое почтение ко всему. Вероятно, с каждым годом росло его очарование, следы времени
— Осторожно!
Это был провал. Мне заметили, что в таком провале легко сломать себе ногу. Никто не был виноват в том, что здесь провал: работа времени. Как величественно было это аристократическое пренебрежение ко всяким оправданиям. Мне не говорили: «Мы могли бы заделать все эти дыры, мы богаты. Но…» Не говорили мне и другого — что, впрочем, было бы правдой: «Мы арендуем этом дом у города на тридцать лет — дело города чинить. Кто кого переупрямит…» Здесь пренебрегали объяснениями, — и такая непринужденность восхищала меня. Разве что бросали мимоходом:
— Э! Э! Малость обветшало…
Но легкий тон, которым произносились эти слова, позволял думать, что мои друзья не очень-то удручены. Представляете себе артель каменщиков, плотников, столяров, штукатуров, которые разместились бы со своими святотатственными орудиями среди подобной старины и за неделю превратили бы все это в дом, где вы чувствовали бы себя, как в гостях? В дом без секретов, без укромных уголков, без разверзающихся под ногами ям, без тайников — своего рода приемную городской ратуши?
В этом доме с его потайными ходами девушки скрылись самым естественным образом. Каковы же должны тут быть чердаки, когда даже гостиная полна сокровищами чердака? Когда казалось, что достаточно приоткрыть какой-нибудь стенной шкаф, чтобы из него посыпались пожелтевшие письма, пачки квитанций прадеда, больше ключей, чем имеется замков во всем доме, ключей, которые не подойдут, разумеется, ни к одному замку. Чудесно ненужных, вводящих в заблуждение ключей, заставляющих мечтать о подземельях, о зарытых в них сундуках, о золотых монетах.
— Разрешите пригласить вас к столу?
Мы пошли к столу. При переходе из комнаты в комнату я вдыхал растекающийся, как ладан, запах старых книг, который стоит всех ароматов на свете. Но больше всего нравилось мне, когда переносили лампы. Настоящие тяжелые лампы, которые перетаскивали из комнаты в комнату, как в самые ранние годы моего детства. В них вспыхивали языки пламени с черной каймой в виде пальмовых листьев, и волшебные тени метались по стенам. А когда лампы ставили, на стенах застывали светлые пятна, вокруг смыкались заповедники ночи, и из них доносилось потрескивание дерева.
Обе девушки появились так же таинственно, так же безмолвно, как раньше исчезли. Они чинно уселись за стол. Должно быть, они перед тем кормили своих собак и птиц, любовались светлой ночью, распахнув окна, наслаждались запахом трав в дыхании ветра. Разворачивая салфетки, они теперь уголком глаза, украдкой наблюдали за мной и решали, принять ли меня в число домашних зверей. Ведь у них был уже игуан, мангуста, обезьяна, лиса и пчелы. И все звери мирно уживались вместе, как в новом земном раю. Девушки царствовали над всеми живыми тварями, чаруя их своими Маленькими руками, давая им корм и воду, рассказывая им сказки; и все — от мангусты до пчел — внимали им.