Земля медузы
Шрифт:
Грунтовка, повернув, взобралась на небольшой холм, и открылся вид на посёлок — именно эту картину Родион видел в детстве из окна машины, когда с отцом возвращался домой. Сейчас туман скрывал горные кряжи, что в солнечный день сторожили горизонт, подпирая небо притуплёнными вулканическими вершинами. Все Курилы — будто склад со взрывчаткой, на одном только этом острове действующих вулканов около двадцати, и, как посмотришь вдаль — один непременно дымит. Сам посёлок, несмотря на туман, был виден как на ладони: россыпь неказистых сейсмоустойчивых трехэтажек вокруг безымянной центральной улицы, и лишь в половине из них жили люди, прочие тупо таращились тёмными глазницами пустых окон. Из нежилых
Количество необитаемых домов, по сравнению с тем, что помнилось Родиону, явно увеличилось. А ещё неподалёку от окраины посёлка появился длинный глубокий овраг, из которого шёл какой-то белый дым.
— Что это? — спросил Родион у водителя. — Ну, провал вон там.
— Так землетрясение сильное же было, два года тому назад. Никто на всём острове ничего похожего не припомнит. Полгода все во времянках жили, боялись, что ещё тряханёт. Но ни один дом не рухнул, представляете? Во строили при Советах! А трясло — аж земля треснула.
— Почему дымит?
— Да пар это. Там, внизу, горячий источник образовался. Вы туда к краю не ходите — провалиться можно. Сваритесь вкрутую. К тому же пар ядовитый какой-то. Там ещё газы подземные выходят.
— Ну ни фига себе! И даже забором не обнесли! — азартно восхитился Костя. Родион чуть не поморщился.
— Стройматериалы тут на вес золота, — сухо заметил водитель и остановил машину. — Ну всё, приехали. Дольше трёх дней торчать тут не советую. В конце недели обещают сильный шторм. Застрять можете надолго. Я пережду прилив и вечером уеду, до темноты должен успеть. Если через три дня попутку не найдёте — звоните, заберу. Такса та же.
— А разве вы не тут живёте? — спросил Костя, выгружая рюкзаки.
— Жил раньше. Уехал после землетрясения. Вот скажите, у вас есть цель в жизни?
— Конечно. Репортажи хочу крутые делать.
Родион промолчал. Любые цели у него остались в прошлом. Его будущее было так же бессмысленно, как у заброшенных зданий посёлка.
— И у меня есть, — сказал водитель. — Жена вот, да дочка скоро замуж выйдет. Внуков хочу нянчить. Дом свой хочу построить. А это место не любит тех, у кого в жизни есть смысл.
«Смысл». Снова это отвратительное слово. Ещё год назад в жизни Родиона вроде как было полно смысла, да теперь он весь слился.
— Зря вас чёрт сюда понёс, — вдруг в сердцах сказал водитель. — Тут и раньше всё было как после атомной войны, а сейчас так вообще… В «заброшки» не суйтесь. Там, говорят, опасно.
— Отчего? — спросил Родион. — Всё детство в них с пацанами шастал.
— Ну как хотите, — водитель только рукой махнул.
Проснулся Родион от тишины. После многолетней привычки к шуму мегаполиса — даже в тихом квартале престижных новостроек круглые сутки был слышен отдалённый гул автострады — тишина казалась неестественной, будто в комнате со звукоизоляционными стенами или будто вдруг лишился слуха. Засыпал Родион под ютубовское бормотание с Костиного телефона, то и дело подвисавшее, — против ожидания, связь здесь была, пробивался даже плохонький мобильный Интернет — а теперь, с пробуждением, тишина ударила по ушам, будто две огромные ладони.
Родион подошёл к окну. Вид, знакомый едва ли не на ощупь. Всё детство он видел из окон разные вариации этой картины. Череда редко поставленных приземистых трехэтажек, дальние — «заброшки». Между домами — сколоченные из чего попало либо сделанные из пустых цистерн сарайчики-времянки, жилища на периоды землетрясений, кладовки во всё остальное время. Разнотравье с островками курильского бамбука, искорёженные ветрами плохо прижившиеся деревца, посаженные ещё при основании посёлка. Туман. Деревянные рамы сочили сырость: пластиковые
А Москва когда-то встретила его с распростёртыми объятиями. Ему прочили будущее блестящего хирурга, и когда Родион ушёл в пластическую хирургию — прежде всего потому, что в этой области гарантированно водились деньги, — кое-кто из сокурсников, да и учителей, исплевался ядом: мол, променял талант на шелест купюр. Вместо того чтобы спасать жизни, взялся «перекраивать огребальники скучающим бабам». Объективно, это было не совсем так: всё же часть пластических операций делается по медицинским показаниям, да и простая «блажь» порой действительно меняет жизнь человека к лучшему, избавляя от давнего комплекса. Но Родион не спорил. Он был доволен собой. Мечтал вырваться из захолустья и нищеты — и сделал это. Знал бы заранее, куда его приведёт пластическая хирургия, так лучше бы все эти годы в государственной больнице челюстно-лицевым хирургом работал. Может, и заговорил бы, задобрил как-то, зацементировал незримую трещину.
Но тогда он о подобном вовсе не думал. Он прославился как молодой, но отличный специалист по ринопластике — изменению формы носа. Сложная, тонкая работа, успешно практикующих по всей стране знают поимённо. Дорогая частная клиника, богатые и, что важно, довольные результатом клиенты, отличный заработок. Успех не ударил Родиону в голову, он аккуратно обращался с деньгами и ещё более бережно — со своей личной жизнью, хотя на него, эффектного шатена фотогеничной наружности, находилось много охотниц. Долго выбирал, вдумчиво приглядывался, нашёл свою красавицу Наташку, не пустоголовую малолетку, а умницу и ровесницу, терпеливо ухаживал. Он мечтал обо всём том, чего не было у его отца — не только о достатке, но прежде всего о крепкой счастливой семье. Всё вроде бы складывалось. До поры.
…Экскурсия по родному посёлку заняла от силы три часа. Родион шёл по влажным от моросящего дождя плитам «централки», в которых он знал когда-то каждую трещину (новых изрядно прибавилось), и монотонно говорил Косте:
— Жилой дом. Этот тоже жилой… наполовину. А тут когда-то жил только один мужик, бывший военный… надо же, окна на месте, значит, до сих пор живёт. А это «заброшка». Вот ещё «заброшка»… после землетрясения в середине девяностых её хотели взорвать как аварийную. Взрывали-взрывали, а она до сих пор стоит. А вон ворота военной части. Закрыты, странно. В Интернете написано, что она уже несколько лет как расформирована. А вот тут, в бывшей казарме, школа, здесь я учился.
Костя то и дело отбегал в сторону в поисках наиболее удачного кадра. Выбирал, разумеется, наиболее шокирующие и унылые вещи, способные гарантированно вогнать интеллигентную аудиторию его интернет-портала в состояние праведного негодования и в общий депрессивно-философский настрой, выражающийся в бесконечном муссировании темы на «Фейсбуке». Бетонные блоки и торчащие куски ржавой проволоки рядом с детской площадкой, безобразно замусоренные подъезды, истрёпанный выцветший флаг у войсковой части на фоне туманной мглы (тут из будки у КПП внезапно вышел военный — значит, часть всё-таки ещё существовала — и потребовал от Кости удалить несколько кадров с фотоаппарата, отчего Родион почувствовал лёгкое злорадство).