Земля надежды

Грегори Филиппа

— Она присела у камина с рюмочкой медового рома, — сказал Джон. — А я, если не возражаешь, посижу немного с тобой.

Александр кивнул.

— Вот, принес тебе выпить, — сказал Джон. — Если ты не уснешь после этого, то, значит, голова у тебя крепче, чем клык моего кита-нарвала.

Александр чуть слышно рассмеялся и отпил горячего напитка.

— Боже мой, Джон, хорошая штука. Что там?

— Настой из трав моего собственного изобретения, — невинно сказал Джон. — А по правде говоря, ром с Ямайки.

— С моим имуществом я все устроил, — неожиданно заявил Александр. — Когда меня не станет, она будет хорошо обеспечена.

— Да?

— Бондарное

производство отойдет моему управляющему, но я оговорил цену, которую он ей выплатит, мы подписали юридический документ. Там все оговорено. Если она захочет, дом останется ей. Но мне кажется, она не захочет оставаться в Минориз, а предпочтет жить где-нибудь в другом месте.

— Я присмотрю за ней, — сказал Джон. — Все будет так, как она захочет.

— Она должна снова выйти замуж, — сказал Александр. — За более молодого. Сейчас наконец наступили лучшие времена. И она сможет выбирать. Она будет богатой молодой вдовой.

Джон осторожно взглянул на него, но Александр говорил без малейшей горечи.

— Я о ней позабочусь, — повторил Джон. — Она не совершит ошибку в выборе.

Он помолчал мгновение.

— Она и в прошлый раз не ошиблась. Хотя я и был тогда против. Она не ошиблась, когда выбрала тебя.

Александр коротко рассмеялся, но смех перешел в кашель. Джон подержал чашку, пока не прошел приступ, и потом дал ему попить еще.

— Очень любезно с твоей стороны, — выдохнул Александр. — Я знал, что это не было тебе по душе. Но, пожалуй, это был шанс обеспечить ей самую лучшую жизнь, которая тогда была возможна.

— Знаю, — признал Джон. — Теперь и я это знаю.

В дружеском молчании мужчины посидели еще немного.

— Ну что? Между нами все совершенно ясно? — спросил Александр.

Джон протянул ладонь и пожал руку Александра.

— Все ясно, — честно ответил он.

Лето 1657 года

В первое воскресенье каждого летнего месяца Элиас Эшмол, а с ним и другие врачи, математики, астрономы, химики, географы, ботаники и инженеры возвращались в Ковчег, чтобы спорить, дискутировать и обмениваться идеями.

По общему согласию, они избегали политических вопросов. Большинству из них казалось, что Кромвель собирается провозгласить себя королем. Оппозицию в основном разогнали, проплатили или запугали до молчания. Генерал Джордж Монк, еще один роялист-ренегат, тяжелой рукой держал в повиновении Шотландию с суровой эффективностью профессионального солдата. Сын Кромвеля Генри держал в подчинении Ирландию. Кромвели становились мощной династией, а старый идеализм был утерян среди трудностей правления страной, где немногие, обладавшие властью, боялись любой свободы для многих.

Основной опасностью была даже не политическая оппозиция, а религиозный фанатизм. Росло число мужчин и женщин, веривших, что их форма богослужения пронизывает все вокруг, лежит в основе самого их существования, поэтому даже не нуждается ни в каком особом названии. Оппоненты называли их квакерами, [47] потому что они тряслись и дрожали в религиозном экстазе. Враги называли их богохульниками, особенно после того, как один из них, Джеймс Нейлер, въехал в город Бристоль, как Иисус, на осле, а женщины разбрасывали перед

ним пальмовые листья.

47

Квакеры (от англ. to quake — трястись, трепетать) — конфессия, возникшая в среде радикальных пуритан в годы Английской революции в середине XVII века.

Палата общин предала его суду за богохульство, и он был сурово наказан. Но искалечить одного, отдельно взятого человека было недостаточно для того, чтобы остановить движение, адепты которого возникали повсюду, подобно макам на пшеничном поле. Очень скоро посетители Джона решили отказаться и от дискуссий на религиозные темы как от отвлекающих от непосредственной работы.

Пару раз из своего поместья в Уимблдоне приезжал лорд Ламберт, взглянуть, что нового появилось в саду или в зале с редкостями. Иногда он оставался к обеду, поговорить с другими гостями. Иногда гости привозили разные диковины или вещи, которые сами сконструировали и построили. Часто во время таких встреч Эшмол руководил дискуссиями, классическое образование и острый ум подсказывали ему брать на себя в доме Джона обязанности хозяина.

— Не нравится мне, как господин Эшмол выставляет себя на первый план, — заметила Эстер, неся в столовую еще пару бутылок вина.

— Не больше всех остальных.

— А вот и нет, — настаивала она на своем. — С тех пор, как он закончил каталог коллекции, можно подумать, он решил, что коллекция уже принадлежит ему. Хотела бы я, чтобы ты напомнил ему — он всего-навсего твой помощник. Да Френсис лучше его разбирается в коллекции. Даже я лучше разбираюсь. Мы с Френсис сберегли ее в тяжелые годы всех трех войн. А он в это время жил себе припеваючи при дворе в Оксфорде.

— Но ни Френсис, ни я не знаем латынь так хорошо, как господин Эшмол, — мягко напомнил ей Джон. — И он очень много сделал только за спасибо. Я бы не смог завершить эту задачу без его помощи, ты же знаешь, Эстер. У него большое будущее, попомни мои слова. Его ждут великие дела.

Эстер бросила на Джона быстрый скептический взгляд, ничего больше не сказала и вернулась на кухню.

— Александр сегодня сойдет вниз? — спросил Джон.

У Александра вошло в привычку после обеда присоединяться к беседующим, чтобы послушать их разговоры. Чтобы уберечься от холодного вечернего воздуха, поверх домашней одежды он набрасывал на плечи толстую шаль. Часто ему не хватало дыхания, чтобы участвовать в беседе, но он любил слушать, как гости обсуждают самые разные темы, следить за ходом их рассуждений, особенно когда предметом дискуссии выступали астрономия и новые открытия на звездном небе.

Эстер покачала головой.

— Он говорит, что слишком устал. Френсис посидит с ним наверху.

Норманы провели в Ковчеге все лето, но Александру так и не стало лучше. Все в доме поддерживали невинный обман, что ему уж наверняка станет легче, когда погода будет прохладнее, точно так же, как раньше притворялись, что ему полегчает на солнышке.

Когда в августе он сказал, что хочет вернуться домой, Френсис не стала с ним спорить, хотя чума в Сити свирепствовала сильнее всего именно в летние месяцы. Она просто послала помощника садовника к реке нанять лодку, чтобы та отвезла их к Тауэру, и приказала конюху заложить экипаж.